— Где Мокрый?
— В кругосветку пошел, — усмехнулся я в ответ.
— Ты чо⁈ Пописал моего человека⁈
— Успокойся, Пузан. Все норм с твоей шавкой. Скоро доплывет до златоглавой. Где мой второй паспорт?
Человек-мышь смешался.
— Тут такое дело… Задерживается твоя ксива. Сам понимаешь, дороги долго не работали. Не кипишуй. Усе буде!
— Хорошо. Связь — через Осю и Изю.
— Съезжаешь от нас? А еще поработать? Дел выше крыши. Только успевай поворачиваться.
— Договор был на одну работенку. Я свой уговор выполнил. Ты пока нет.
— Не дави мне на гланды, — ощерился Пузан. — Сказал же: все будет. Что, решил соскочить?
— Мне и соскакивать не нужно. Говорил же тебе: я не вор.
— Грех воровать, да нельзя миновать!
— Можно, Пузан, можно, — не очень уверенно ответил я.
Почему «не очень»? Да потому, что, хоть я нынче при деньгах, но не то чтобы «Ах!». Непонятно, во что обойдется мне загранпаспорт, но пару-тройку тысяч, уверен, придется выложить. На что-то нужно еще прожить до отъезда. И билеты на пароход бесплатно не раздают. А еще поинтересовался в банке насчет курса. Условно доллар котировался к рублю один к двум. И рубль ожидаемо падал. Парижский перевод в 100 рублей на Россию стоил теперь 262 франка против 266, а берлинский — 213 марок вместо 216. Точной цифры по американской валюте клерк мне не сообщил из-за разницы во времени, но тенденция понятна. Заявиться в Нью-Йорк с пятеркой «косых» баксов на кармане — тухловатая стартовая площадка.
Но и торопиться не стоит. Нужно передохнуть, найти себе приличную квартирку, прибарахлиться для солидности и осмотреться. Идея с налетом на московский банк и правда сырая и требует тщательной проработки. И надежной команды. Пузан вышел у меня из доверия из-за своего подсыла.
Распрощавшись с главвором, отправился на Пречистенку. И долг, в конце концов, нужно Плехову отдать, и хотелось в тех краях подыскать себе берлогу. Уж больно мне глянулся райончик. Тишина, спокойствие, домики, как на подбор, уютные и приятные этакой патриархальной московской простотой. И с водопроводом и канализацией, а не с выгребными ямами во дворах. Прихватил с собой Изю, чтобы не терять связь. Осю отпустил к тётке, строго еще раз наказав не разбрасываться деньгами и помалкивать.
Воспользоваться помощью четы Плеховых в подборе жилья оказалась идеей на сто миллионов. Главной скрипкой, моим ангелом-хранителем, выступила Антонина Никитична. Выросшая в арбатских переулочках, она знала здесь всех и вся. И тут же предложила наиболее подходящий вариант неподалеку от собственного дома. В Мансуровском переулке.
— Васенька! Ты не представляешь, как тебе повезло. Гмм… Ну, если только ты не суеверен… Как бы тебе объяснить потактичнее. Есть у меня старая знакомая, моя бывшая учительница Марья Ильинична. Всю жизнь проработала в женском училище на Зубовской. И — ты не поверишь — без ума от молодых мужчин. «Надоели мне за годы работы сопливые гимназистки хуже горькой редьки», — так она любит говаривать.
— Так в чем заковыка, не пойму? — напрягся я, живенько так представив, как морщинистая старуха домогается молодого комиссарского, то есть моего, тела.
— Домик у нее замечательный. И разделен на две половины. В большей она живет со своей собачкой. А меньшую — на два уличных окна — сдает внаем приличным холостякам.
— Да что ты ему голову морочишь и ходишь кругами! — вмешался Антонин Сергеевич, уже получивший от меня должок (брать не хотел, пришлось уговаривать). — Прямо скажи, как есть: ее бывший квартирант — самоубийца!
— Ой! — покраснела м-м Плехова. — Ну нельзя же так — прямо в лоб!
— Так в чем проблема-то? — искренне удивился я. — Полы от крови не отмыли?
— Как? — хором воскликнули Плеховы. — Тебя совершенно не волнует жить в доме повесившегося?
— Не-а! — по-простецки ответил.
Эка невидаль! Знали бы дорогие мои супруги, чего я на войне навидался и сколько раз доводилось спать в окружении мертвецов. А «порченая» квартира? Да плюнуть и растереть!
— Тогда немедленно идем к ней, к моей любимой учительнице! — Антонина Никитична, как всегда, была скорой на подъем. — Лишь бы ее Мусечка тебя приняла, — я вздёрнул брови, и она пояснила. — Мусечка — это померанский шпиц, девочка. Очень любит мужчин. Всегда к ним ластится. Но иногда находятся такие, которые вызывают у нее приступ злобы. С подобными типами Марья Ильинична не желает иметь дела. Считает, что ее собачка чувствует плохих людей.