Принесли первые закуски. Что-то микроскопическое на тарелках, оформленное изысканно, но выглядевшее подозрительно.
— Комплимент от нашего шефа Эдуарда Ниньона![3] — торжественно объявил официант в длинном фартуке до пола. — Розетки из семги с беконом в сопровождении рататуя!
— Подай-ка ты мне, братец, икорки и стопку казенной для разогрева, — ткнул я в ледяную резную фигуру рядом с нашим столом, подсвеченную лампочками. Искусно вырезанный из прозрачной глыбы гном обнимал широкими лапищами серебряное ведерко с икрой.
— С чем желаете, с блинчиками или с подогретыми гренками?
— На белом хлебе.
— Бриош а-ля-шеф?
— Тащи свой бриош. И маслица не забудь.
— Как можно-с? Обязательно. Маслице — первый сорт. С ореховым привкусом. На горячее рекомендовал бы наши фирменные запечённые куриные грудки по-бретонски. Вашей даме понравится.
— А стерляди паровой у вас нет?
— Стерлядь запекаем исключительно аршинную.
— Ну, пусть будет грудка.
— Ты слышал, Базиль? — спросила у меня Анна, когда халдей умчался за своим бриошем. — В октябре в этом зале пел сам Шаляпин.
— Правда? Интересно было бы посмотреть. Только, боюсь, сегодня для него обстановочка сложилась бы неподходящая.
Имел все основания бурчать. Не успели мы добраться до горячего, как атмосфера в зале накалилась. Чем ближе к полуночи, тем горячее.
Море шампанского. Тысяча золотоглавых бутылок. Граница между правилами вежливости и безумным кутежом стерлась так быстро, так непроизвольно… Оркестр уже жарил что-то зажигательное, отчего у хроноаборигенов ноги сами в пляс норовили рвануть. За соседним большим столом бледный кудрявый, но с рано оголившимся лбом молодой человек с цветочным венком на голове пытался перекричать музыкантов, декламируя стихи и размахивая им в такт в воздухе бутылкой шампанского. Пена брызгала на соседей, но тем уже было фиолетово. Раздухарившиеся дамочки вполне пристойного вида, тяпнув лишку, принялись прыгать на колени к своим кавалерам, а иногда — не к своим. Эти самые кавалеры, хоть и не возражали, но порывались отколоть что-нибудь этакое. Или бокал с шампанским на голове удержать — с весьма печальными последствиями для костюма. Или выпить его без рук, ухватив губами и запрокинув в глотку. У большинства, как ни странно, получалось. Профи загула по-купечески, ёксель-моксель.
Одна из тех, сигающих на коленки, дам попыталась ко мне прислониться, пробираясь между столиками в поисках жертвы. Меня обожгло резким запахом женского пота, тщетно спрятанного за тонкими духами с оттенком сирени. Отстранился как ошпаренный. Даже стулом скрипнул, сдвигаясь в сторону. Волна недовольства, всем этим поклонением Мамоне и Бахусу, затопила сознание. Перед глазами мелькали картинки из недавнего прошлого: горящая баррикада на пустынной Пречистенке, окровавленные госпитальцы в доме Плехова… Музыка мне не нравилась — не хватало ей на мой вкус басов и ударных. Еда во французском стиле выбешивала, о чем так и тянуло сообщить подошедшему к столу метру Ниньону и нарывавшемуся на комплименты. Оживление Анны, блестевшей глазами и с восторженным видом разглядывавшей творившееся вокруг безобразие, казалось наигранным и фальшивым. Все эти ужимки и прыжки разгулявшейся публики уже раздражали так, что хотелось кому-нибудь в лоб закатать.
— Командор! — раздался за моей спиной восторженный рев.
[1] Согласно отчёту московского генерал-губернатора Ф. В. Дубасова, военных и должностных лиц убито 54, ранено 119. Частных лиц убито 393, ранено 691. Цифры были явно занижены.
[2] Метрические книги иудеев с записями о рождении назывались «тетрадь №… о родившихся евреях по городу Москве за…» такой-то год.
[3] Эдуард Ниньон считается один из основоположников современной французской кухни. Он работал шефом в Лондоне, в знаменитом «Карлтоне», в Австро-Венгрии и России. Открыл в Париже собственный ресторан Larue, имевший отношение к «русским сезонам» Дягилева. Написал культовую книгу «Похвала французской кухне», упомянутую в фильме «Повар для президента». Ставил кухню в «Метрополе».
Глава 14
Кто виноват? Татьяна!
Ба! Какие люди! Мои савраски собственными персонами. Вот ни разу не обрадовали, если по чесноку. Щаз мозг запилят и всего обслюнявят. И точно. Робкий бросился обниматься. За ним потянулись и остальные. Беленцов мелькнул за их спинами, послал мне загадочную улыбку и исчез.
— За наш стол! За наш стол! Вот-вот пробьет полночь!
Нас потянули в угол зала, откуда открывался шикарный вид на сцену. На ней кривлялся, манерно заламывая руки, певец с напудренным лицом, уродливое дитя декаданса. Сидевшие за столом саврасок немногочисленные дамочки слушали его с открытым ртом. Их голые плечи лоснились. Глаза заволакивала масляная поволока.