— Паспорта должны быть готовы, — обрадовал меня Володя. — И это удачно, что не нужно рисковать с их пересылкой в Москву. Я дам тебе адрес явочной квартиры наших соратников. Встретишь там Медведя. Он все устроит. Со своей же стороны попрошу о помощи. Нужно часть денег перевезти в северную столицу. Возьмешься?
— Возьмусь, — пожал я плечами. — Главное, чтобы твои товарищи не втянули меня снова в ваши террористические игры.
— Это не игра, Американец, а наша борьба не на жизнь, а на смерть. Ты, как никто другой, заслужил мое доверие. Сейчас в Петербурге готовятся очень серьезные акции. Твой совет мог бы пригодиться. Наше боевое крыло уже организационно оформилось. Ныне мы называемся эсеры-максималисты.
Ёксель-моксель! Опять двадцать пять! Сколько же можно! Неужели товарищи-революционеры решили: попала белка Вася в колесо — пищи, но беги? Не, пацаны, я пас. С вами мне не по пути. Максималисты — это значит, беспредельщики? Я не ошибся? Какой выбор? Остается одно: проскочить между огненными струями революционного помешательства и ярости карательного аппарата самодержавия, который, я уверен, медленно, но верно будет ко мне подбираться.
[1] Свайка — мужской половой орган. Подержаться за свайку — заняться онанизмом. Догадаться несложно, в каком значении здесь использовано это выражение.
[2] Шмара, маруха — так называли любовниц блатных. «Шмара» — это жаргон московских тюрем.
[3] Подлинное газетное сообщение.
Глава 18
Пошел вон!
Санкт-Петербург встретил нас серой хмарью и броневиком на площади перед Николаевским вокзалом.
«Что за чудо-юдо?» — удивился я, разглядывая этот странный гибрид «Гелендвагена», скрещенного с поделкой кустаря-одиночки, решившего поразить мир стимпанковским чудовищем. — Только мужика в кепке не хватает на башне для полноты картины. Ох уж, эти питерские понты!'.
— Автомитральеза от хранцуза, — объяснил нам словоохотливый, болезненного вида извозчик, обещавший доставить нас в лучшую в городе гостиницу для холостяков среднего достатка.
Во всяком случае такую вводную от меня получил. Сомнений в нашей финансовой состоятельности у него возникнуть не могло. Достаточно было взглянуть на Осю. Ося сверкал широкой золотой улыбкой. В его исполнении фраза «Зуб даю!» имела теперь двоякий смысл. В том числе, как заявление о личной системе срочного платежа. Пришлось нам накануне отправки в Северную Пальмиру раскошелиться в Москве на стоматолога. Все мои уговоры на выбор белого цвета, намеки на цыганский шик Ося отверг как несостоятельные и не соответствующие его системе ценностных координат, выраженной простыми словами: «мечта детства». Пришлось уступить, скрепя сердце, из человеколюбия. Все ж таки главный пострадавший. Не стал по этой причине тыкать ему в нос, что отныне он находка для филеров.
А их нам всерьез стоило опасаться. С документами у нас полный швах. Я так и остался с фальшивым паспортом на имя Василия Девяткина, ибо обещанная ксива от Пузана помахала мне ручкой вместе с отправленным Изей в небытие главвором. У пацанов чуть лучше — выписки из метрической приходской книги. При желании бдительные столичные стражи правопорядка могут их отправить домой пинком под зад. Одна надежда на подполье. Но контакты с ним с неизбежностью возвращали нас к исходной точке — к филерам, которые могли пасти явочные квартиры. «Скажу Осе, чтоб не вздумал девушкам улыбаться и вообще рот раскрывать», — мстительно подумал я.
Ага, размечтался. Ося с Изей за компанию, никуда за пределы Москвы не выезжавшие, челюсти поотваливали и давай извозчика терзать вопросами: а это что, а это, а зачем так, а почему этак? Что за тетка, орущая, будто режут, «селедки голански»? Почему городовые верхом? «Маринка» — это шлюха дорогая? Что за странные типы в белых цилиндрах за катафалком? Горюны? Жуть какая на покойниках деньгу сшибать. Почему корабликов на воде мало?
— Навигацию вот-вот откроют, тогда от лайб на воде не протолкнуться, — уже еле хрипел извозчик, словно попавший в допросную папаши Мюллера.
— Ух-ты! А лайба — это невская рыба?
Ребят все приводило в щенячий восторг. Мне же Петербург не глянулся. Дома кругом красивые, но все какое-то однообразное, в охряных и темно-красных тонах. То ли прямо с порога питерской тоской заразился, то ли не давал расслабиться, держал в напряжении увесистый чемоданчик с деньгами и платежными документами, то ли взял, да резко поумнел и перестал смотреть на окружающий мир, подобно моим парням, ничего не видавшим окромя своего Зарядья.
Поймал себя на том, что смотрю на них как старший брат на младших, заменивший им и мать, и отца. Откуда такая метаморфоза? Я ведь раньше до попаданства, не на войне, а на гражданке, как жил? Мне бы пива кружечку, да и в койку дурочку. А ныне? Взвалил на себя ответственность ни с того, ни с сего. Чуть ли ни в Доцента превратился: «редиска — нехороший человек», «вот вам английский словарь — выучить от сих, до сих»…