— Нормальный банк, — буркнул я.
— Выйдет налет? — наклонился над столом товарищ Анатолий.
— Сложно. Да и не нужно мне. Что с моими паспортами?
— Держи.
Забрал три немного потёртые бумаги без переплета. Выбрал одну и с недоумением развернул несколько раз сложенный лист с двумя гербами. Под верхним с мультяшными львом и единорогом шел рукописный текст, испачканный оттисками печатей.
— Британский?
Моему удивлению не было предела, когда я прочел вслух титул и фамилию подписавшего мой паспорт английского лорда — «We, Henry Charles Keith Perry Fitz Maurice Marquess of Landsdown, Earl Wycombe» — и свое имя — Basil Nines.
— Настоящий?
— Ну, в Соединенное Королевство с ним лучше не въезжать. А жить без проблем в России и выехать из нее — запросто.
— А как же я с полицией буду объясняться?
— Английский у тебя хромает, но шпикам и этого хватит за глаза. А будут приставать, ты просто скажи: пошел вон! Такое обращение они понимают.
Лопни моя селезенка! Как же у этих ребят-революционеров все просто. «Пошел вон!» у них как код «свой-чужой». Это так они за жизнь простого народа воюют? Сословная спесь вкручена в их головы с модными прическами золотыми шурупами детства.
Посмотрел остальные паспорта и чуть не расхохотался. Изя превратился в Айзека Блюма. А Ося — русак Изосим — в его брата Джозефа, если коротко, то в Джо. Привет, тебе, золотозубый индеец Джо иудейского исповедания!
— Что-то не так? — напрягся Медведь. — Все, как ты просил. Найнс — по-английски «девятка». Имена твоих парней, вроде, перевели правильно. Сам же написал: Изя и Ося. Подстать еврейским именам и фамилию подобрали. А то, что братьями их сделали, так это пригодится.
— Все нормально.
— Отлично!
— Разбегаемся?
— Еще задержись. Есть, о чем поговорить. Пойдем прогуляемся вдоль канала.
Отчего не порастрясти жирок от съеденного завтрака?
— Пойдем!
Мы вышли на набережную, пересекли Невский, самым краем проскочили колоннаду Казанского собора и продолжили прогулку вдоль кованой решетки Екатерининского канала.
Медведь шел твердой, уверенной походкой, не обращая внимания на городовых и редких конных полицейских. Говорил вполголоса, но в своей привычной энергичной манере. Наивно пытался завербовать меня в террор.
— Мы все в восхищении от твоей решимости, Американец. Как четко ты все спланировал в Москве! Продумал все детали. Среди нас нет специалиста твоего уровня. Ты нужен нам, нужен революции.
— Вы, ребята, не видите берегов, товарищ Анатолий. Вам кровушку пролить, как водички попить.
— А как иначе? Столько наших погибло. На баррикадах, на улицах, зарубленными казаками, забитыми насмерть в участках, в пересыльных тюрьмах. Столько сошло в могилу от туберкулёза, заразившись в камерах. Столько матерей лишились своих детей. Как это можно забыть? Когда я начинаю перечислять имена павших товарищей, иногда не могу продолжать… Сам срываюсь, и люди, меня слушающие, заходятся в рыданьях. Это война, Американец. Это война!
Что мне ему сказать? Остановитесь, и никто больше не умрет? Или напомнить ему, что это он — тот, кто отправляет на смерть молодых? Бессмысленный довод. Он считает себя командиром, которому люди доверили свои жизни. А, значит, и право имеет посылать других умирать. И кого тут винить? Быть может, тех, кто льет яд в умы молодежи, сидя в венской пивной или в парижском кафе? Фанатики идеи, которая отчего-то дала такие жуткие всходы в этой несчастной стране. Уже в нескольких поколениях. И не видно конца. А эти, у власти? Неужели нельзя найти выход? Тоже на крови помешались, на своем праве разговаривать с улицей на языке пулеметов. Был бы Ленин столь непоколебим, если бы не повесили его старшего брата? Моего-то не повесили. У меня в этом мире вообще нет никого, кроме моих парней. Если бы кого-то из них убили, я бы не отправился стрелять в случайного губернатора и не потащил бы за собой на баррикаду толпу потенциальных смертников. Я бы прикончил того, кто конкретно был бы виноват. И он точно от меня бы не ушел.
— Это не моя война, товарищ!
Медведь резко затормозил на ходу. Обернул ко мне разгоряченное лицо.
— Не твоя?
— Нет!
— Рано или поздно ты поймешь. Даже если уедешь за границу. Родина позовет. Ты поймешь, что стал дезертиром.
Я рассмеялся ему в лицо.
— Что ты понимаешь в дезертирстве? Забыл мою старую кличку?
— Вот именно. Ты — Солдат. И ты нам нужен.
Ну что с ним поделать?
— Да! Да! — с жаром продолжил он. — Когда стреляли в рабочих год назад — здесь, на этих улицах, даже на этом канале, разве можно было стерпеть? Когда в Москве штыками добивали железнодорожников? Солдаты… — презрительно протянул. — Такие же крестьяне и рабочие, как мы… Палачи! Но мы отомстим! Новый министр внутренних дел Столыпин! Знаешь, что он задумал? Казнить всех, кто против режима, военно-полевым судом!