… Коляска еле тащилась по липким колдобинам, но лучше все же ехать, чем грязь штиблетами месить. Плехов-младший время от времени стонал. Его пострадавшее тело и лицо, смазанные деревянным маслом, выглядели, прямо скажем, не айс. Я пытался его укрывать от летевшей пыли и порывов ветра и всерьез беспокоился, что не довезем моего благодетеля до уездной больнички в Липецке, до которой, по уверениям кучера, рукой подать. Максим Сергеевич ранее доказывал мне, что уезд относится к числу богатейших и мог похвалиться обилием транспортных путей. Тяжкий скрип коляски утверждал обратное — нечем тут хвалиться.
Лошадьми правил еще один мой милостивец. Тот самый Прохор, обыкновенный деревенский герой, спасший меня от смерти. Или злостный учинитель сельских беспорядков, если взглянуть на его деяния сквозь призму Уложения о наказаниях. «Я вам не суд присяжных», — сразу определил я свою позицию. И с того момента в наших отношениях мигом установилась та степень доверительности, которая возникает у людей, вместе переживших и пожар, и сопутствующие ему несуразности, вполне соотносимые со статьями Уголовного кодекса. Ну, пограбили люди под шумок малехо — с кем не бывает?
— Вась, а Вась! — слегка заискивающе первое время спрашивал меня Прохор каждые полверсты. — Не серчаешь? Не надо на людей серчать. Богаты только нищетой. Пощупай в кармане у любого: в одном пусто, в другом нет ничего.
Я лишь отмахивался рукой. Прохор удовлетворенно кивал своим мыслям.
«Не серчает, — наверное, рассудил он. — А с чего ему серчать? Одежонку господскую, дареную, вынес. Переоделся, что твой барин. Еще и пОрфель Сергеича прихватил. С червонцами. Ушлый паренек».
Если Прохор действительно так думал, то был недалек от истины. И прикид, мне одолженный по доброте душевной Плехова, спас (хоть и провонял он гарью, пока выносил из пылающего дома). И выгреб до последней бумажки все важные документы из старинного секретера. И даже разыскал и припрятал на теле солидную стопку банкнот невзрачно бежевого, фиолетового и розового оттенка, отчего-то называвшихся кредитными билетами. Как по мне, так лучше обзывать денежку четко и ясно — червонец или стольник. А кредитный билет? Типа, я тебе должен — приходи завтра?
Удостоверившись в моей абсолютной лояльности, Прохор внезапно принялся «барабанить». То есть, сдавать всех, кого можно и нельзя. Вот так я и узнал про злодейский план рейдерского захвата яблоневого сада, про его основных фигурантов и про то, что сноха Прохора — сучка, каких на ярмарке не найдешь, а так вполне себе достойная женщина.
На кой ляд мне сведения, порочащие почтенную селянку? И про ныне усопшего Пантелеича, все село замучившего, задравшего своим ростовщичеством? Какое мне дело до послезнания, что русский бунт иной раз вовсе не так уж бессмысленен и может иметь вполне себе осмысленные меркантильные основания? Что из-за каких-то паршивых яблок можно решиться на убийство милейшего человека? У меня в голове вопросы поглобальнее, хотя тоже вполне приземленные — паспорт, деньги, два ствола. Есть, от чего сойти с ума.
Ладно, с двустволкой разберусь на раз-два. Бегать с нй дальше в мои планы не входит. Можно и неприятностей поиметь, причем уже на въезде в Липецк. В реку ее — бульк! Мост проезжаем, грех не воспользоваться случаем.
— Виу…. — донеслось с передка.
— Помалкивай! — прикрикнул я, в зародыше подавляя вспышку сельского скупердяйства.
Прохор тут же смолк. Снял фуражку, обтер ладонью пот со лба. Вернув фуражку на место, скукожился на облучке. Проворонив момент избавления от криминальных стволов, где-то в душе оскорбился за уездное правосудие или за столь вопиющие отношение к ценной вещи. И… продолжил «барабанить», сдавая мне встречного-поперечного. Слушал его вполуха. Иное занимало мой ум, отнюдь не подробности отупляющего деревенского быта…
«Что дальше, Вася? Что дальше? — эта мысль сверлила мне мозг почище скрипа колясочных колес и беспокойства за Плехова. — Нет, я все понимаю. Божье провиденье и все такое. Плавали — знаю. Если по чесноку, да иди ты лесом, гребаное предназначение. Меня, что, отправили сюда Россию спасать? Да я поэта не спас, не то что Россию. Так что всем, всем, всем: идти, идите, идите… Лесом ли, полем ли… На хрен, короч!»