Я сразу сменил тактику. Выбросил свое «бревно», снова снеся одного из встающих. Второму, подскочив, сломал руку хлестким ударом моих «выносливых» ботинок, вырвав у гопника жалостливый вскрик. И тут же мне в спину нехило прилетело чем-то металлическим. Аж в пупок отдалось!
Развернулся к нападавшим и начал крушить челюсти. Хрясь! Мелкие, юркие питерцы драться толком не умели и разлетелись как кегли. Но им на подмогу из-за голых стволов парковых деревьев вылетела орава очередных тинейджеров-отморозков. Она захлестнула меня, как облепившая кабана стая гончих. Хватали за руки и ноги, пытались повалить на землю, тыкали ножами и кинжалами.
Отмахивался в меру возможностей, чувствуя, как бекешу полосует сталь и добирается до моего тела. Как куда-то улетела кубанка, снесенная метким ударом, но в последний раз защитившая мою бедовую голову. Изредка ломал чью-то конечность или разносил нос всмятку, стараясь не замечать замельтешившие в глазах белые вспышки-звездочки. Пытался пробиться к своим пацанам, которым тоже неслабо доставалось. Они стояли спиной к спине, как привыкли с детства, и пока держались.
Мне же не повезло. Все-таки с ног меня сбили. И тут же принялись добивать. Жестоко, на смерть, без оглядки на каторгу. Последнее, что я запомнил — это летящий мне в голову носок блестящего от гуталина сапога. Занавес!
… Очнулся в госпитальной палате, безошибочно определив запах карболки, касторового масла и больничных «уток». Тело как неживое: не вздохнуть, не пернуть. Рядом сидели Ися и Ося. Живые! Хоть и изрядно помятые. Оба в пятнах йода, пластырях, но без серьезных повязок. И зубы у Оси на месте. Сохранил капитал, чудила!
— Славно нас отмудохали! — смог вымолвить с трудом и невнятно: разбитые вздувшиеся губы мешали, сухой язык, как после знатной попойки, отказывался подчиняться. Зато зубы, как и у Оси, все целы — и то праздник. — Где я?
— У Николы Чудотворца. Ты в бреду такое нес — не передать! Мы ни словечка не поняли.
Парни заржали, явно обрадованные моим возвращением.
— Что смешного?
— Шутим. В больнице Николы Чудотворца умалишенных пользуют. А ты в Александровской мужской.
— Жить буду?
— На три недели минимум, доктор сказал, ты к койке прикован.
— Экая незадача.
— Богу спасибо скажи, что живой!
К госпиталям мне не привыкать. Сколько их уже на моей памяти! Главное, чтобы обошлось без повреждений внутренних органов. Остальное заживет.
— Сами — как?
— Да что нам сделается? Ты на себя все принял, Босс. Уже стыдно, хоть в церковь иди и Богу свечку ставь.
— Хорош языком молоть. Рассказывайте, как меня вытащили из замеса.
— Нас спасли городовые…
… Потянулись тоскливые больничные дни. Парни ежедневно навещали. Соседи по палате подобрались не склочные. Нормальные. Такие, которые, очутившись в госпитале, стремятся не выделываться, не грести все под себя, а наоборот — помочь или поддержать участливым словом. Курорт, а не больница, если бы не травмы — колотые раны, порезы, трещины и, что самое хреновое, ушибы внутренних органов. От души на моей тушке потопталась будущая Красная Гвардия, передовой, мать его, отряд диктатуры пролетариата![3]
Однажды, когда немного оклемался, всех моих соседей повыдергивали из палаты. Кого куда — на перевязку, на осмотр. Я не уследил. Только собрался подремать, дверь негромко распахнулась. В палату вошел мужчина в белом халате, из-под которого выглядывал немалой цены галстук с булавкой и поразительно белые накрахмаленные стойки воротника, почти упиравшиеся в холеное аристократическое лицо.
«Профессор?»
Я присмотрелся повнимательнее, тем более что человек в пенсне с щегольскими, подкрученными вверх усами спокойно уселся у моей кровати, придвинув больничный табурет так близко, чтобы можно было общаться, не повышая голоса. Он кивнул на бумажный кулек, который предварительно пристроил на тумбочку.
— Я принес вам колониальных фруктов из магазина Елисеевых. Мандарины. Хорошо помогают при ранениях.
— Чем обязан?
— Разрешите представиться. Алексей Александрович Лопухин. Экс-директор департамента полиции и бывший же эстляндский губернатор.
Я почувствовал, как потеплели ладони, которые раньше мне казались ледышками.
— Не стоит волноваться, мистер Найнс. Для вас нет никакой угрозы со стороны полиции. Я навел справки: ваши действия в Александровском саду признаны подпадающими под все признаки самообороны. Ваша решимость оценена более чем положительно. От вашей руки пострадали и задержаны разыскиваемые ранее хулиганы — в том числе, известный холмушинский насильник Колька Нога. Похвально.