— Не ломайте голову, все равно не поймете. Но я намекну. Может быть, это позволит вам приоткрыть завесу тайны над своей личностью? Мною подготовлен доклад о причастности МВД к организации еврейских погромов. И не только.
— И вы хотите его сообщить заграничным партийным центрам революционеров?
— А какой у меня выбор? Я сообщил все детали этой дурно пахнущей истории премьер-министру. Передал их также одному депутату, избранному в будущую Государственную Думу. Но он меня предупредил, чтобы я не обольщался. Все будет похоронено под сукном. Столыпин, мой старый гимназический товарищ и новоиспеченный министр внутренних дел, отказался меня выслушать. Я этого так не оставлю.
— А жертвы революции? Как вы относитесь к гибели посторонних?
— Не нужно меня проверять, — вдруг вышел из себя досель спокойный, как удав, бывший полицейский генерал с мертвыми глазами. — Я вам уже наговорил достаточно для уголовного дела против себя. Ваш ответ? Вы едете со мной или нет?
— Я собирался в Америку, а не в Берлин.
— Отказа я не приму, — снова вернулся к своему безучастному, отчасти, разочарованному виду Лопухин. — Выбор у вас невелик. Или со мной в Германию, или останетесь в России на неопределенный срок. У меня достаточно контактов, чтобы предотвратить несанкционированный отъезд. И небольшое расследование для углубленной проверки личности.
«Шах и мат! Вечно эти властители человеческих судеб выворачивают все так, как им удобно. Частное лицо, как же!»
— Не стану вас более утомлять. Поправляйтесь. Надеюсь, к концу мая вы полностью восстановитесь, и мы сможем совершить наш небольшой вояж. И не отчаивайтесь, ваши планы не сильно пострадают. Из Бремерхафена в Америку регулярно отплывает великолепный лайнер «Германия». Порешаем мои дела, и думаю, в середине осени вы встретитесь со статуей Свободы. До скорого свидания, мистер Найнс.
Он встал с табуретки. Аккуратно поправил кулек на тумбочке, из которого чуть не выкатился мандарин. Двинулся к выходу.
— Ах, да! Забыл предупредить, — обернулся у самой двери. — Переход на нелегальное положение требует известных навыков и опыта. Если вы сказали правду и конспирации не обучались, не советую и пытаться. Прислушайтесь к моей просьбе, и мы подружимся. И все сладится к общей пользе. Еще раз прощайте!
Он вышел и тихо притворил дверь. Через несколько минут в палату стали возвращаться мои соседи по палате. Я на них не смотрел. Лежал на больничной койке, отвернувшись к стене и мучительно пытался сообразить, во что я снова вляпался.
«Здесь два варианта. Или на меня расставляют сети, и все закончится моим арестом и обвинением в нападении на банк. Или ко мне приходил оборотень в эполетах, готовый делиться секретной информацией с революционерами. А ведь я чуть не вывалил ему планы Медведя. Хорошо же я мог опростоволоситься. Сколько бы я прожил? До выхода из больницы или прямо в палате бы зарезали? Что ему стоило шепнуть кому надо: так и так, Васька Девяткин — стукач каких поискать! Бежать! Нужно бежать, как только встану на ноги. Или он прав: пробегаю недолго? Связи, у этого гада везде связи. И с пограничниками. И через Ригу не вариант? Делать новый паспорт? Значит, снова на поклон к террористам. Значит, снова им помогать? В чем? В нападении на карету Казначейства? Но что за мир вокруг меня? Безумие, безумие. Полицейский генерал чуть ли не готовил своими руками революцию, создавая рабочие союзы, которые вышли из-под контроля и с попом Гапоном во главе двинулись 9 января к Зимнему дворцу. А теперь этот добродетельный тип желает подлить керосину в пылающий огонь? Бежать! Бежать! Бежать!..»
От волнения у меня к вечеру поднялась температура. Навещать меня запретили. Снова разрешили через два дня. А на третий пришла она, Адель.
[1] Голубая лента Атлантики вручалась кораблю, быстрее всех добиравшемуся до Америки из Европы (из Америки в Европу не считался за рекорд из-за помощи Гольфстрима). В описываемый год она принадлежала германцам, лайнеру «SS Deutschland» («Германия»).
[2] До революции 1-го мая по ст. ст. на Марсовом поле проходил ежегодный парад петербургского гарнизона. Принимал сам император. Марсово поле не было вымощено булыжником, лишь отдельные дорожки по бокам имели каменное покрытие.
[3] Разгул подростковой уличной преступности в Петербурге был крайне серьезной проблемой. Особенно он усилился в годы первой русской революции. Все эти хулиганы с рабочих окраин к 17-му году, превратившись, если дожили, во взрослых мужиков, влились в ряды Красной Гвардии. Или составили костяк банд, долгие годы терроризировавших столицу революции.