«Съесть, что ли, еще кусочек фаршированной рыбки? Вкусная. И Адель вкусная. Так бы и съел на десерт. Ну что, Вася, сдаемся в ласковые еврейские руки? А куда мне деваться? Но что делать с Изей?»
Мысль о будущих любовных страданиях юного Айзека вдруг затмила другая, совершенно из иной оперы. И куда более насущная.
«Как я мог забыть про Беленцова⁈ Его же вот-вот привезут в Россию! Сколько времени пройдет, как его расколют и всплывет мое имя? Неделя, месяц? А я тут лежу и о бабах мечтаю. Срочно нужно рвать отсюда когти. Не только из больницы — из империи. Беги, Вася, беги!»
… Не добрались до Беленцова в Цюрихе ликвидаторы эсеров. Его таки да, экстрадировали. И тут же упустили! Снова вездесущие газеты поведали читателям сногсшибательную историю.
Из Швейцарии Сашку доставили в Варшаву. Посадили не в арестантский, а в обычный запертый вагон, но под усиленным конвоем. Четыре опытных жандармских унтера, пять вооруженных винтовками пехотинцев из Омского полка — мощный конвой под руководством штаб-ротмистра Макарова. Всю дорогу Беленцов понуро молчал. Его ждала в России виселица. Было от чего прийти в крайнее уныние. Внезапно, на 228-м километре, когда поезд преодолевал крутой подъем, Бодрый, словно вспомнив о данной ему мною кличке, вскочил, разбил головой оконное стекло и выпрыгнул из купе. Понесся к примыкавшему к железнодорожным путям лесу.
Конвоиры бросились следом. Действовали невероятно тупо. Первый же сунувшийся в выбитое окно, в нем застрял, зацепившись шашкой. Немолодые пехотинцы догнать юного спортсмена-конькобежца не смогли. Беленцов скрылся в неизвестности.[1]
Я отложил в сторону газету, принесённую парнями, и покачал головой. Все эта история выглядела слишком фантастичной, чтобы быть правдой. Я мог скорее предположить, что затеяна хитрая комбинация для ареста участников и организаторов нападения на банк взаимного кредита. Даже если предположить, что все так и было — чего только в жизни не бывает, — вариант у меня остается только один: скрыться и найти способ покинуть Россию. Я приступил к выполнению своего плана.
Клетчатый костюм шофера, модная кепка и очки-консервы — вот мой новый прикид. Наблюдатели за больницей не обратят на меня внимание. Их отвлечет некий господин, которого братья Блюм под ручки выведут из госпиталя и усадят в пролетку. Отвезут в «Отель де Франс», а я тем временем покину осточертевшую Александровскую мужскую. Если меня кто-то и заметит, внимание отвлекут шоферские очки. Они так и притягивают к себе взгляд, проверено. Далее сяду в пролетку с опущенным верхом. К Адель, которая весь этот маскарад организовала.
Не спеша переоделся, попрощался с соседями и, осторожно перебирая ногами и опираясь на палку, любезно предоставленную мне больницей, вышел на улицу.
— Привет, Адель!
— Привет! Куда едем? Ко мне?
— Нет. Сперва в банк «Первого общества взаимного кредита». На Екатерининский. Извозчик! Трогай!
В банке все прошло штатно, без неожиданностей. Налички выгреб с приличным запасом. Долго раздумывал, брать или нет платежные документы, но все же не решился. Доверие к Адель было еще далеко неполным. Ладно, мое тело, но денежки пока приберем подальше от загребущих ручек с красивым маникюром.
Как я и ожидал, это самое тело было довольно быстро употреблено и признанно годным. Адель сразу взяла быка за рога и запрыгнула ко мне в койку буквально на второй день моего пребывания в ее квартире. Провернула она этот фортель без особого изящества. Хотя и сломала в какой-то степени мои наивные представления о царивших в дореволюционном прошлом патриархальных нравах.
— Ты пахнешь больницей, тебя нужно хорошенько отмыть. Сам ты пока слабый. Я помогу.
— Эээ…
— Забыл, что я готовлюсь стать медичкой? Думаешь, меня смутит вид голого мужского тела?
Я задрал руки.
— Сдаюсь!
В большой медной ванне, которую наполнила прислуга, поместился без особого труда. Смог даже вытянуться. Закрыл в блаженстве глаза, отмокая. Как давно я не лежал в ванне!
— Готов? — прервала мои грезы Адель.
Она вошла в ванную комнату в одной ночной целомудренной рубашке с воротом до горла и с длинными рукавами. Волосы распущены и прихвачены лентой. Выражение на лице деловое, а не кокетливое. Подошла к полочке, заставленной множеством пузырьков и баночек и начала с ними колдовать.
Я давно заметил (квартира Адель мощно подтвердила мое наблюдение), что в этом мире уделялось повышенное внимание мелочам жизни. Вещам, которые своим разнообразием, пестротой и порой непонятным назначением предметно оформляли эту жизнь, делали ее чуть комфортнее, чуть изящнее, пусть даже и пыльнее. Куда исчез весь этот реквизит после революции? Все эти утонченные баночки-скляночки, кубики мыла, ноздреватые губки, изысканные финтифлюшки, не говоря уже о ломящихся от посуды и столовых приборов буфетах, о стройных рядах фарфоровых и бронзовых статуэток, резных рамах и элегантных рамочках…