ь, придет к нему просто "царская", ибо сказано: "Ищущий - да обрящет!" Конец письма получился скомканным и похожим на тривиальную проповедь с очевидной дидактикой, тем более до этого я еще упомянул, что каждому "воздастся по вере его", но к этому моменту я уже выдохся, мне отчаянно хотелось спать и было не до красот стиля. Никакой особой реакции от своего "подопечного" я не ожидал, но уже на утро получил от него коротенькую записку: "Отвечу завтра, а пока почти плачу! Спасибо!" Однако, следующее письмо пришло лишь неделей позже - так сказать, контрапунктом к моему долгому молчанию до того. К этому времени ураганный ветер на работе сменился штормовым, прогноз погоды обещал его дальнейшее ослабление, так что корабль наш перестало мотать из стороны в сторону и я смог немного расслабиться и перевести дух, что, помимо всего прочего, выразилось в этот день в забытой на работе сумке с записными книжками, мобильником и зонтиком. В сумке лежали и кое-какие деловые бумаги, которые я сегодня вечером хотел еще просмотреть и рассортировать на досуге, полностью высвободившемся, таким образом, для дел сугубо личных. К письму были приложены две фотографии, которые я открыл первым делом. С одной мне с довольным видом улыбался высокий, статный, симпатичный парень, одетый в белую футболку с хорошо узнаваемым портретом тренера нашей футбольной команды на груди. Из-за спины молодого человека приветливо выглядывали две девушки, сидевшие за низеньким, заваленным какими-то бумагами, столом. На следующем фото вся троица тесно, голова к голове, сидела за тем же столиком, на котором были там и сям разбросаны фломастеры, кисти и тюбики с краской. Я вернулся к тексту, но первые два абзаца пропустил, почти не читая. Кажется, они были пересыпаны благодарностями в мой адрес, но вникать в эти славословия сейчас мне почему-то было неловко, хотя, обычно, я весьма охоч до похвал в соцсетях. Переход к основной части вышел у моего корреспондента не слишком гладким и логичным: то ли он сознательно опустил при этом какие-то детали и подробности, то ли они случайно выпали при редактировании текста. Можно было, впрочем, догадаться, что вскоре после получения моего письма "goodman" с женой вышли погулять и тут же встретили свою общую подругу, о которой до этого сто лет и слыхом не слыхали. Тут я, натурально, невольно улыбнулся - настолько забавной выглядела эта расхожая формула в устах молодого парня, почти еще юноши. Подруга эта оказалась художницей, и тут "goodman", по его собственному выражению, сроду ни кисти, ни пера в руках не державший, вдруг совершенно неожиданно для себя заявил, что мечтал бы научиться рисовать. "Так в чем же дело! - всплеснула подруга руками. - Здесь кроме желания ничего больше и не требуется!" Первый мастер-класс был дан тут же, в ближайшем кафе, второй - днем позже, уже дома у ребят, а результаты третьего я видел на фото. В его ходе "goodman" с минимальной помощью подруги, используя шаблоны, трафареты и другие хитрые приспособления, названий и назначений которых я вообще не знал, довольно споро исполнил тушью портрет любимого футбольного тренера в мягко карикатурном стиле и перенес его на футболку в технике какой-то там печати. Результат, да и сам процесс работы привели его в такой восторг, что он, немедленно сбегав в ближайший промтоварный за свежим сырьем, изготовил еще несколько футболок с портретом и клубной символикой, выдержанных в традиционной для команды цветовой гамме, и выложил их фото в сети. К утру его почтовый ящик буквально трещал по швам от десятков запросов, где, когда и за какую цену можно приобрести такие футболки, существуют ли они в каких-то определенных размерах и тонах или возможны ли заказы на любой вкус и по другим командам тоже. Причем писали болельщики "от Москвы до самых до окраин", и "goodman" был совершенно ошарашен скоростью, с которой "слух o нем прошел по всей Руси великой". Разумеется, все это уже само по себе было весьма лестно, однако, по словам молодого человека, неизмеримо большее удовлетворение доставляет ему глубокий покой, воцарившийся с того дня в его душе. В следующем предложении "goodman" упомянул даже "умиротворение", подчеркнув, что, кажется, раз навсегда избавился от унизительного чувства зависимости в собственной оценке своих занятий pro anima от мнения окружающих об их видимых результатах. И если, мол, уже пробный, почти спонтанный тест дал такие замечательные результаты, предсказанные, якобы, мною, то и в дальнейшем он будет при их выборе руководствоваться только и исключительно соображениями "нравится - не нравится", имея в виду при этом себя лично. Что же касается, так сказать, "общественного признания", то он теперь, дескать, во-первых, абсолютно уверен, что всегда найдет людей, чьи интересы будут настроены в резонанс с его собственными, а во-вторых, их количество решающим для его самооценки не станет, будет ли их пять человек, двадцать пять или же двадцать пять тысяч. И всем этим он обязан только и только... В общем, последний абзац был неким повторением первого, и его я тоже читать не стал, не хотелось. Выключив компьютер, я откинулся на спинку кресла и задумался. Конечно, получить такое письмо от молодого человека, давно симпатичного мне, было весьма приятно. Его непритворная, прямо-таки бурлящая радость была очень заразительна, тем более, что я сам в известной степени приложил руку к ее возникновению, хотя вовсе не преувеличивал тут свою заслугу. Но к этому примешивался какой-то странный осадок: не то ревность, не то зависть, - слегка царапавшие меня. "Вот, - сказал я сам себе, поднимаясь наверх, - вот поплакался один человек другому в жилетку, капитально поплакался, чистосердечно, может быть, ничего в этом смысле про черный день не оставляя. И что же? Получил совет, последовал ему и теперь скачет молодым зайчиком по зеленому лужку от одной маргаритки к другой до следующей коллизии, которых в его долгой-предолгой жизни еще видимо-невидимо будет. А я как же? Почему я, оставив, напротив того, за спиной как раз-таки бОльшую часть пути, никогда подобного приданого не получал? Потому что не просил - никого и никогда, делая вид, что все у меня всегда в полном порядке и даже себе не признаваясь в обратном? Не хотел никого своими проблемами обременять? Пусть так, но что в таком случае мы понимаем под гордыней?" Никогда я раньше об этом не задумывался, да и сейчас, честно говоря, не очень хотел. Да и чем-нибудь другом вообще-то тоже: непрерывный стресс последней недели отложился противной, ноющей тяжестью в коленях и икрах и - много хуже того! - в голове, не давая ей переключиться хоть на что-нибудь дельное и позитивное. Спать идти было еще слишком рано - заснуть-то я, конечно же, заснул бы, но уже через пару часов совершенно точно пробудился и ворочался бы потом полночи с боку на бок, сваливаясь время от времени в какую-то мутную дремоту и придя к утру в совершенно разваренное состояние. Теоретически можно было бы представить себе небольшую прогулку, но, увы, именно, что только теоретически. Мне просто тошно становилось от одной мысли об очередных, бесконечных разговорах с самим собой, когда я, машинально считая знакомые мне все до единой трещинки и выбоинки в асфальте, в тысячный раз в любом направлении пройду мимо фасадов окрестных домов, абсолютно равнодушных ко мне и слепых от закрытых уже жалюзи большинства окошек. Длительные прогулки по окрестным лугам и рощам исключались из-за чудовищной грязи от снова зарядивших дождей, а ехать в город с несколькими пересадками представлялось верхом бессмыслицы: напрямую делать мне там было нечего, а придумывать предлог, пусть и хилый, но хоть как-то обманувший бы меня и мою усталость, я теперь был не в состоянии. Точно вахтер, обходящий дозором вверенный ему объект, я сделал несколько кругов по дому, кругов без смысла, без идеи, а, значит, и без всякого почета. Подошел к большому окну на террасу, постоял немного, посмотрел на залитую водой и потому давно не кошенную лужайку, на обрамлявшие ее и словно набухшие от постоянно висящей в воздухе последние дни мороси кусты туи с нечеткими, уже округленными подступающими сумерками очертаниями и вдруг подумал, что вот точно так же в позапрошлое воскресенье безучастно и безвольно созерцал через это же окно занавешенный обрывками тумана садик. И в том же, по сути, настроении, да и по той же, вообще говоря, причине - надо же, как быстро вернулось все на круги своя! Эта мысль не понравилась мне. То есть, совсем! Конечно, животный, иррациональный страх, гнавший меня в тот день все равно куда, лишь бы подальше отсюда, поблек и почти растворился в недоумении уже на обратном пути домой. Но пусть при той потогонной работе, которая с тех пор день-деньской занимала без остатка все мои мысли даже и вне бюро, исследовать его причины у меня не было ни желания, ни, элементарно, времени, однако же повторения этого припадка я ни в коем случае не хотел. Надо было срочно занять чем-нибудь голову, в очередной раз грозившей доказать мне, что "сон разума почти всегда порождает чудовищ", или хотя бы тело. Как, скажем, - я посмотрел наверх - как, скажем, насчет того, чтобы раз навсегда свести счеты с механизмом навеса, который как раз в то воскресенье так некстати дважды подряд вырывал меня из благостной дремоты над книгой, что и явилось прологом ко