Но где было девятилетнему мальчишке провидеть все это. А помните, люди из "ЭКСМО" Кушак и Пьянов, стихи:"Старик Державин нас заметил // И, в гроб сходя , - благословил"? Коли так восхвалительно отозвался обо мне, посетив Хабаровск, обреченный на молчание Мастер - по возвращении в Москву я и пошел наниматься в журнал "Крокодил". И как оправдательный документ для зачисления я принес стопочку фельетонных вырезок и рукопись романа "АВРААМ, ИСААК и ДОСААФ".
Для уяснения своей судьбы я через две недели посетил журнал. Как раз в это время в конференц-зале кончилось собрание художников и темистов, после чего все сообщество человеках о пятидесяти вышло в холл. И священный трепет охватил меня: мать честная - ведь почти повально все тут корифеи. И неужели состоится, что я буду среди них, пусть даже они художники, а я - российский словесник. В автобиографии Сергей Есенин пишет о своем вхождении в поэзию:"Когда я смотрел на Блока - с меня капал пот: я впервые видел живого поэта". И меня орошал пот, даже больший. Когда я был приглашен в кабинет главного редактора. Он не встал навстречу из-за громадного совещательного зеленосуконного стола, преклоннолетний желтолицый человек, калмык по национальности, весьма посредственный журналист, но, как сказали бы теперь - непревзойденный топ-менеджер, человековед и отец солдатам.
-Выражаю вам соболезнование, - сказал Семенов. - Человек не всегда ведает, что творит, но вы сами сделали выбор. Вы зачислены в журнал специальным корреспондентом.
Но зачислению этому, господа из "ЭКСМО" Кушак и Пьянов, предшествовали жаркие дебаты..
За три десятилетия в "Крокодиле" - кого только не наблюдал я тут на средних и высших командных должностях! Сплошь и рядом были тут люди, не сопричастные даже самой провальной и убогой журналистике, а не то что самому коронному и редкостному её жанру - фельетонистике. Но они искупали это безграничной преданностью делу партии, её верные подручные. И таким вот подручным партии состоял Б.А.Егоров, заместитель редактора, поставленный, должно быть, присматривать за Семеновым. Партия отрядила Егорова на сатиру из вооруженных сил, где был он сопричастен установкам залпового огня.
-О принятии данного гражданина в "Крокодил", - сказал обо мне Б.Егоров, - не может быть и речи. Взгляните на его трудовую книжку, какие здесь записи. Один раз он тут даже превращается в с женщину. Смотрите, вот написано:"уволена по статье". Да по какой пятнающей статье! И ведь это дезертир трудфронта, покинувший целину! Ну. его фельетоны - это куда ни шло. Но вчитаемся хотя бы в оглавления рукописи его романа! "В ночь с 1917 на 1956 год". "Берите, берите меня горстями!" "Самородок его таланта бил фонтаном почем зря". Это же неприкрытая бабелевщина! А дальше? "Я еще буду учить этих женщин! Достаточно того. что я их трогаю руками".Данному Моралевичу не место в наших рядах. И вообще я настаиваю, чтобы рукопись романа "АВРААМ, ИСААК и ДОСААФ" была передана в КГБ.
-Ну, зачем же, - сказал Семенов. - На работу мы человека возьмем. Даже без испытательного срока. А в КГБ - расторопные люди. Когда будет нужно, опергруппу пришлют. Он, Моралевич, в двухлетнем возрасте с этим уже знакомился..
Так я закрепился в "Крокодиле". И с первым же фельетоном о театральных ВУЗах страны напоролся на выговор с занесением и на первую выволочку с вызовом в Агитпроп. (Правда, Зюганова, работника этого отдела, который будет когда-нибудь писать о себе в биографии, отражая основную профессию - "постоянный кандидат в Президенты России" - я в коридорах не повстречал.)
Второй мой фельетон был увенчан вторым выговором и вызовом к главному редактору.
-Значит, так, - сказал Семенов. - Навсегда забудьте о написании эссе, фельетонов-ревю, фельетонов-обозрений и тех, что называются обобщающими. Обобщать полномочна только одна организация - ЦК
КПСС. Позволительна для вас конкретика и только конкретика