- Ничего, я с удовольствием выпью чаю.
- Ну вот, Ари... теперь ты видишь перед собой настоящую американскую девушку, - сказала Харриэт, с широким жестом в сторону Китти, который должен был подчеркнуть ее красоту. В глазах старушки светилось озорство.
- Я убежден, что далеко не все американские девушки такие красивые, как Китти...
- Да перестаньте вы оба. А то я совсем растеряюсь от смущения.
- Ну, девушки, я вам тут, пожалуй, не нужен. У меня тут кое-какие дела, так что я, пожалуй, смоюсь. Если я вовремя не вернусь, вы сможете, Китти, взять такси и вернуться в гостиницу сами?
- Иди, иди, - перебила его старушка. - Китти пойдет ко мне и мы вместе пообедаем. Кому ты нужен? Ари улыбнулся и ушел.
- Хороший парень, - сказала Xapиэт Зальцман. - У нас много таких парней, как Ари. Им достается, и умирают они, так и не пожив как следует на свете. Она закурила и протянула коробку сигарет Китти. - Откуда вы?
- Штат Индиана.
- А я из Сан-Франциско.
- Чудный юрод, - сказала Китти. - Я была там раз с мужем. Всегда надеялась, что съезжу как-нибудь еще раз.
- Мне тоже ужасно хочется, - сказала старушка. - С каждым годом я все больше тоскую по Штатам. Вот уже пятнадцать лет, как я снова и снова клянусь, что возьму и съезжу хотя бы ненадолго, но тут конца нет работе. Эти несчастные малютки все прибывают и прибывают. А я прямо места себе не нахожу от тоски. Видно, старость.
- Вряд ли.
- Вообще-то хорошо быть евреем и работать на возрождение еврейского государства, но очень хорошо быть также американцем, и вы, пожалуйста, никогда об этом не забывайте, сударыня. Мне не терпелось познакомиться с вами, с тех самых пор как началась эта история с "Эксодусом", и я должна сказать, что вы меня прямо поразили, а меня удивить не просто.
- Боюсь, что газеты сильно преувеличили. За славной внешностью Харриэт Зальцман скрывался острый ум, и хотя Китти чувствовала себя вполне непринужденно, она тем не менее понимала, что старушка изучает ее очень тщательно. Они попивали чай и болтали о том, о сем, но главным образом об Америке. Харриэт все больше и больше овладевала грусть.
- На будущий год я обязательно съезжу домой. Я уж найду какой-нибудь предлог. Может быть, съезжу собирать деньги. Мы часто отправляемся в такие поездки. Известно ли вам, что американские евреи дают нам больше, чем вносит все американское население в Красный Крест? Однако, чего это я пристаю к вам со всем этим? Итак, вы хотите работать у нас?
- Мне очень жаль, но я не принесла с собой документов.
- Не надо никаких документов. Нам известно о вас все.
- Вот как!
- Да-да. Мы располагаем доброй дюжиной донесений о вас.
- Я прямо не знаю, радоваться ли мне или обижаться?
- Не надо обижаться. Не то время.
Мы должны быть совершенно уверены в каждом. Вы скоро убедитесь, что, в сущности, мы составляем здесь очень небольшой коллектив, и что редко происходит что-нибудь такое, что тут же не дошло бы до моих старых ушей. Кстати, я как раз читала донесения о вас, когда вы сюда пришли, и ломала себе голову над тем, что же все-таки привело вас к нам?
- Я медсестра, а вам нужны медсестры. Харриэт Зальцман покачала головой.
- Посторонние не приходят к нам по такой причине.
Тут должно быть что-то другое. Вы не из-за Ари Бен Канаана ли приехали в Палестину?
- Нет... то есть он мне, конечно, нравится.
- Он нравится очень многим женщинам. А тут случилось так, что вы как раз оказались той женщиной, которая нравится ему.
- Я этого не думаю, Харриэт.
- Неужели? ... Что ж, я рада, Кэтрин. Все-таки долог путь из Яд-Эля в Индиану. Он - сабра, и только сабра в состоянии понять его.
- Сабра?
- Так мы называем тех, кто родился уже здесь. Вообще-то сабра - это плод дикого кактуса, растущего всюду по стране. Этот плод - шероховатый и колючий снаружи, зато внутри он очень мягок и сладок.
- Прекрасное сравнение.
Ари, как и вообще сабры, не имеет никакого понятия об американском образе жизни, точно так же, как и вы не имеете представления о той жизни, какая выпала на долю ему.
После небольшой паузы Харриэт продолжала:
- Буду с вами совершенно откровенна. Если не еврей приходит к нам, он является потому, что он друг нам. Вы же нас даже хорошо не знаете. Вы - очень красивая американская девушка, и вы совершенно сбиты с толку этим странным народом, который зовется "евреи". Зачем же вы, в таком случае, пришли к нам?
- Ничего таинственного тут нет. Я сильно привязалась к одной молодой девушке. Она приехала сюда на "Эксодусе". Мы познакомились с ней в Караолосе. Я боюсь, что ей так и не удастся разыскать своего отца. Если она его не разыщет, я собираюсь усыновить ее и увезти с собой в Америку.
- Я поняла. Теперь я все поняла, и мы можем перейти к делу. У нас имеется вакантная должность старшей медсестры в одном из молодежных сел в северной Галилее. Это чудное место. Директор, доктор Эрнст Либерман, - один из моих самых старых и близких друзей. Селение зовут Ган-Дафной. У нас там человек четыреста детей. Они прибыли к нам в основном из концлагерей. Очень нуждаются в помощи. Я надеюсь, что вы согласитесь на эту должность. Зарплата и прочие условия - очень неплохие.
- Я... я... хотела спросить о...
- Карен Ханзен?
- Откуда вы знаете?
- Я же вам сказала что вся Палестина - маленькая деревня. Карен тоже и Ган-Дафне.
- Я не знаю. как мне вас благодарить.
- Благодарите Ари. Это он все устроил. Он же и повезет вас туда. Это недалеко от его дома.
Старушка допила чай и откинулась в кресле.
- Можно дать вам дельный совет?
- Буду только благодарна.
- Так вот. Я работаю с сиротами с 1933 года. Вы не сразу поймете ту привязанность к Палестине, которая появляется со временем у этих детей. Стоит им подышать воздухом свободы... и они проникаются очень глубокой привязанностью к этой стране, и тогда им становится очень трудно уехать отсюда, а те, которые все-таки уезжают, почти никогда не могут пустить корни где-нибудь за пределами Палестины. Их любовь к этой стране чрезвычайно глубока. Для американцев очень многое является само собой разумеющимся. Здесь человек встает утром, и сразу наступает тревога. Он не знает, не пропадет ли все то, ради чего он проливал пот и кровь. Эта страна занимает его мысли двадцать четыре часа в сутки. Она является средоточием всей их жизни, она олицетворяет смысл всего их существования.
- Вы хотите сказать этим, что мне, может быть, не удастся убедить девочку уехать со мной?
- Я хочу только сказать, что вы столкнетесь с большими трудностями. В дверь постучали.
- Войдите!
Вошел Давид Бен Ами.
- Шалом, Харриэт. Шалом, Китти. Ари сказал мне, что вы здесь. Я вам не помешал?
- Нет, мы уже покончили с делами. Кэтрин получила направление в Ган-Дафну.
- Это прекрасно. А я подумал, что было бы неплохо походить с Китти по Меа-Шеарим, когда наступит суббота.
- Прекрасная мысль, Давид.
- Тогда пошли. Вы тоже пойдете с нами, Харриэт?
- Да ты что? В мои-то годы таскаться по городу! Ровно через два часа ты приведешь Китти ко мне домой; она сегодня обедает у меня.
Китти встала, поблагодарила старушку, попрощалась с ней и повернулась к Давиду. Он не сводил с нее глаз.
- В чем дело, Давид? Что-нибудь случилось?
- Нет, это я просто потому, что никогда не видел вас по-настоящему одетой. Вы выглядите великолепно. - Он смущенно посмотрел на свою собственную одежду. - Мне вряд ли стоит показываться в таком виде рядом с вами.
- Чепуха какая-то! Я просто оделась получше перед тем, как отправиться на прием к начальству.
- Шалом, дети, и до свидания.
Китти была очень рада, что Давид пришел за ней. С ним она чувствовала себя лучше, чем с любым другим евреем. Они вышли из здания Поселенческого общества и пришли на улицу Пророков. Китти взяла Давида под руку, но он был так поглощен всем что их окружало, что казалось будто не она, а он впервые знакомится с городом. Он каждый раз словно заново открывал этот город и радовался всему, как дитя.
- Хорошо быть снова дома, - сказал он. - А как вам нравится мой город?