- У меня просто нет слов. Он производит подавляющее, чуточку даже пугающее впечатление.
- Точно. Именно такое впечатление Иерусалим производит и на меня с тех пор, как я себя помню.
- Очень мило с вашей стороны, что вы уделяете время мне, а не своей семье.
- Мы еще не все собрались. У меня шестеро братьев. Большинство в Пальмахе. Я самый младший в семье, поэтому мы все соберемся в честь моего возвращения. Только один из братьев не придет... надо будет встретиться с ним один на один.
- Он что же, болен?
- Нет, он террорист. Он пошел к Маккавеям. Мой отец не пускает его через порог. Он все время с Бен Моше, одним из вождей Маккавеев. Бен Моше был когда-то моим преподавателем в университете. - Давид остановился и показал рукой на гору Скопус, по ту сторону долины Кедрона, где за медицинским центром Гадасы виднелись какие-то здания.
- Вон там университет.
- Вы, конечно, сильно тоскуете по нему.
Да, конечно. Когда-нибудь я буду снова учиться.
Когда начало темнеть, раздался хриплый звук горна.
- Шабат! Шабат! - громко возвестил кто-то на улице. По всему Иерусалиму раздавались звуки древнего рога. Давид надел ермолку и повел Китти на улицу Меа-Шеарим - Ста Ворот, - где жили крайне религиозные евреи.
- Вот здесь в Меа-Шеарим вы сможете увидеть в синагогах, как люди молятся самым различным образом. Некоторые из иеменитов покачиваются во время молитвы в точности так, как если бы они ехали верхом на верблюде. Это была своего рода реакция на то, что им запрещалось сидеть на спине верблюда, чтобы их головы, не дай бог не возвышались над головой какого-нибудь мусульманина.
- Да что вы говорите!
- Или возьмите потомков испанских евреев... Во времена инквизиции они под страхом смерти должны были подвергнуться крещению и стать католиками. Они произносили вслух латинские молитвы, а под конец про себя произносили еврейскую молитву. Они и сейчас не произносят конец молитвы вслух.
Когда они вошли на улицу Меа-Шеарим, Китти была прямо ошеломлена. По обеим сторонам улицы шли двухэтажные каменные домики с богато разукрашенными чугунными решетками на балконах. Мужчины носили бороды и пейсы; на голове у них были шапки, отороченные мехом, а одеты они были в длинные, черные сатиновые кафтаны. Тут же были иемениты в арабских одеждах, и курдские, бухарские, персидские евреи, одетые в пестрые шелковые халаты. Все шли из бани, где они совершили ритуальное омовение; походка у всех была торопливая, покачивающаяся, словно они уже успели погрузиться в молитву.
Прошло несколько минут, и улица опустела: все вошли в синагоги. Это были небольшие строения, - порой просто помещения, - и их было по несколько штук в каждом квартале. Тут были общины из Италии и Афганистана, Польши, Венгрии и Марокко. Вся улица гудела от молитвенных субботних напевов, от громких восклицаний, входящих в экстаз хасидов. Женщинам не разрешалось входить в синагоги, поэтому Давид и Китти должны были довольствоваться тем, что заглядывали через забранные чугунными решетками окна.
Какие странные помещения! И какой странный народ! Китти смотрела, как мужчины почти в истерике толпились вокруг Торы, громко вздыхая и рыдая.
Она видела вдохновенные лица иеменитов, которые сидели по-турецки на подушках и молились. Она видела стариков, беспрестанно покачивающихся взад и вперед и быстро-быстро что-то читающих в своих пожелтевших молитвенниках. Как далеко и непохоже было все это на красивых мужчин и женщин Тель-Авива!
- У нас всякие евреи, - сказал Давид Бен Ами. - Я нарочно привел вас сюда, потому что Ари, я знаю, ни за что бы не стал. Он, как и вообще сабры, презирают все это. Эти люди не пашут, не воюют. Они - пережиток прошлого. К тому же они всячески противятся тому, что пытаемся сделать мы. Однако, если прожить в Иерусалиме столько, сколько прожил я, то относишься к ним более терпимо и начинаешь по-настоящему понимать те ужасы, которые превратили этих людей в таких фанатиков.
Ари Бен Канаан ждал у Греческой церкви, расположенной в Русском квартале. Становилось темно. Внезапно откуда-то появился Бар Исраэль. Ари последовал за ним в переулок, где стояло такси. Они сели в машину, и Бар Исраэль достал большую черную повязку.
- Неужели нельзя без этого?
- Я доверяю тебе вполне, Ари, но приказ есть приказ. Ари завязали глаза, потом он лег на пол, и на него набросили одеяло. Минут двадцать такси кружило, сворачивая то вправо, то влево, чтобы сбить Ари с толку, затем въехало в район Катамона, бывшей немецкой колонии. Когда машина остановилась, Ари быстро провели в дом, и только когда он уже был в комнате, ему разрешили снять повязку.
Комната была совершенно пустая. Только стул, стол, на котором мигала единственная свеча, и еще стояла бутылка коньяка и два стакана. Прошло некоторое время прежде чем Ари смог разобрать все это. Прямо напротив, за столом, стоял его дядя Акива. Его голова и борода побелели, как снег. Все лицо было в глубоких морщинах, а спина сгорбилась. Ари медленно подошел и остановился перед ним.
- Шалом, дядя! - сказал он.
- Шалом, сын мой.
Они обнялись, и старик с трудом подавил волнение. Акива поднял свечу к лицу племянника и улыбнулся.
- Выглядишь ты чудесно, Ари. Ты хорошо поработал на Кипре.
- Спасибо.
- Я слышал, ты привез с собой девушку.
- Американку, которая оказала нам большую помощь. Собственно, говоря, она человек совершенно посторонний. А ты как себя чувствуешь, дядя?
Акива пожал плечами:
- Как может жить человек в подполье? Я тебя уже давно не видел, Ари... чересчур давно. Пожалуй, уже больше двух лет. Хорошо было, когда Иордана училась здесь в университете. Мы с ней встречались каждую неделю. Ей скоро уже двадцать. Как она? Все еще водится с тем мальчишкой?
- С Давидом Бей Ами? Да, они очень любят друг друга. Давид был со мной на Кипре. Он один из наших самых многообещающих парней.
- Его брат - один из наших, ты знаешь об этом? Бен Моше тоже был его преподавателем в университете. Может быть, мы с ним когда-нибудь встретимся.
- Конечно, встретитесь.
- Я слышал, Иордана в Пальмахе.
- Да, она обучает детей в Ган-Дафне, а кроме того работает на радиостанции, когда та в нашем районе.
- В таком случае она где-то около моего киббуца. Наверно, частенько бывает в Эйн-Оре.
-Да.
- Она... она никогда не говорит, как там все?
- Эйн-Ор всегда прекрасен.
- Может быть, я тоже смогу побывать там когда-нибудь. - Акива сел и налил две рюмки коньяку. Рука у него дрожала. Ари взял рюмку, и они чокнулись.
- Лехаим, - сказал он.
- Я говорил вчера с Авиданом, дядя. Он мне показал расстановку британских сил в Палестине. Твои ребята знакомы с этим документом?
- У нас, конечно, есть друзья в британской разведке.
Акива встал и стал медленно ходить по комнате.
- Хэвн-Харст намеревается ликвидировать мою организацию. Англичане ни к чему так не стремятся, как к уничтожению Маккавеев. Они подвергают нас пыткам, они вешают нас, они сослали весь наш командный состав. Мало того, что у одних Маккавеев хватает мужества, чтобы бороться с англичанами, нам приходится еще и воевать с предателями среди наших собственных людей. Да-да, Ари,... мы знаем, что Хагана предает нас англичанам.
- Это неправда, - резко возразил Ари.
- Нет, правда!
- Да нет же! Только сегодня Хэвн-Харст потребовал, чтобы Национальный Совет помог в ликвидации Маккавеев, а Совет отказался.
Акива заходил быстрее, его гнев заметно усилился.
- А откуда, по-твоему, англичане получают информацию, если не от Хаганы? Эти трусы из Национального Совета предоставляют Маккавеям проливать кровь и погибать. Мало того, эти трусы еще и предают нас. Хитро, правда, но предают! Предают! Предают!
- Я не стану этого слушать, дядя. Мы тоже, в Хагане и Пальмахе, рвемся в бой. По крайней мере, подавляющее большинство. Ты думаешь, нам легко? Но все-таки мы не можем разрушить все то, что с таким трудом создано.
- Вот как! Значит, мы разрушаем?
Ари стиснул зубы и промолчал. Старик продолжал ходить по комнате, затем резко остановился и, подбоченившись, произнес: