Кейт уставилась на номер телефона, возникший на экране, потом на трубку в своей руке. Неужто она и впрямь намерена звонить? Да зачем?!
Потому что была изначально недоверчива ко всем и вся, профессионально подозрительна. И ничего не могла с собой поделать.
— Да. — Женщина из архивного отдела говорила с сильным средне-западным акцентом — Билл и Джулия вроде как его не унаследовали. — Да, у нас был Уильям Маклейн, выпуск девяносто второго года. Вы именно его разыскиваете?
— Полагаю, да. Вы не могли бы выслать мне его фото по электронной почте?
— Нет, извините. Мы не храним фото наших выпускников.
— А как насчет выпускного альбома? — спросила Кейт.
— Не все студенты оставляют свои снимки в альбоме выпускников, мэм.
— А нельзя ли как-то проверить? — Как можно любезнее. — Пожалуйста!
Молчание. Кейт решила, что связь оборвалась.
— Алло?
— Да, мэм. Я проверю. Подождите, пожалуйста.
Во время последовавшего молчания Кейт размышляла, не вздумает ли Декстер проверять их телефонные счета. И если вздумает, то станет ли допытываться, зачем ей понадобилось ни с того ни с сего звонить в Чикаго — ему ведь прекрасно известно, что у нее нет там друзей. А если он внимательно изучит счет и задаст ей вопрос, говорить ему правду или нет… Может, лучше сказать, что это какая-нибудь фирма обслуживания, что-то вроде… что бы такое придумать?
— Извините, мэм. Такое впечатление, что Уильям Маклейн как раз из тех студентов выпуска девяносто второго года, кто не оставил своего фото в альбоме выпускников.
— Очень жаль. — Не говоря уж о том, что это выглядит абсурдно: человек, которого знала Кейт, не из тех, кто не захотел бы оставить свой портрет. И никогда таким не был.
Глава 10
Снова одна. Ну, не совсем одна: с детьми. Но без мужа.
Кейт вновь села к компьютеру.
Что может быть логически оправданной, самой явной причиной взять фальшивое имя? Она открыла браузер. Мысли путались…
Первое предположение, основанное на сильнейшем из инстинктов, — попытка укрыться от чего-то страшного. Чего-то непростительного и незабываемого, совершенного когда-то. Преступление. Убийство. Оправдательный приговор. Однако прежняя жизнь пошла прахом. И они уехали из страны.
Или это нечто, никак не связанное с насилием, например, мошенничество в стиле «белых воротничков»: проворовавшийся бухгалтер, совершивший растрату. Старший бухгалтер подделал счетные книги, а Билл сдал его в обмен на судебный иммунитет. Потерял репутацию, прежний социальный статус, и они решили начать все заново.
Или взять Джулию. Может, она только что отсидела десятилетний срок за… За что? За совращение малолетнего? За непредумышленное убийство? А он ждал ее, не то чтобы терпеливо и преданно, но ждал. Ее выпустили. Они взяли другую фамилию и покинули страну.
Кейт открыла чистую страницу и приготовилась впечатывать имена, даты и уголовные преступления. Потом вернулась в сеть, нашла чикагские новостные сайты и начала просмотр отдельно по каждому преступлению, рассматривая фотографии обвиняемых, осужденных, оправданных и выпущенных на свободу.
— Мне очень жаль, — сказал Эван, — но должен сообщить вам, что мы не намерены снимать с вас режим секретности.
Именно этого Кейт и ожидала. После всего, что она сделала и видела. Постоянная завеса секретности в каком-то смысле была для нее облегчением, не оставляя права решать, как жить дальше. Если ей запрещено что-либо рассказывать, не нужно ломать голову.
— Понятно. О’кей.
Эван пристально на нее посмотрел, видимо, пытаясь определить, насколько она разочарована, обижена или разгневана этим решением. Но ничего такого не обнаружил — ничего попросту не было.
— И это все, Кейт.
— Что?
— Мы закончили.
Кейт посмотрела на часы. Одиннадцать тридцать.
— На сегодня?
— Навсегда.
— Ага. — Она не отодвинула назад стул, не встала, вообще не тронулась с места. Ей не хотелось, чтобы это кончалось, эта часть ее жизни. Потому что ее завершение означает конец всего прежнего. Ее карьеры.
— Неужели?
— В самом деле. — Эван встал. Протянул руку. Грустный конец.
Улица вильнула вбок и внезапно кончилась — такое часто бывает в Европе. В Штатах все улицы прямые и длинные, тянутся на многие мили, простираются насколько можно видеть — сотни домов, сотни кварталов. Европа в сравнении с Америкой — сущая пустая скорлупка от ореха. У французов даже нет такого понятия, как городской квартал.