За два дня до прихода в Марсель Дьяконов отдал приказ: всем побрить головы, усы и бороды, скатать шинели, выдать всему полку перешитое в Самаре обмундирование, а старое сдать в хозяйственную часть, искупаться на палубе и надеть новое белье, вычистить сапоги и пряжки поясов. Подпрапорщикам предлагалось приготовить роты к смотру, назначенному на следующие сутки.
Полк зашумел. У каждого нашлось дело. Всюду можно было видеть груды обмундирования. Заработали сотни бритв. Водокачки беспрерывно подавали воду для купающихся.
К вечеру все как-то преобразилось. Каждый был чисто выбрит. Сапоги у всех ярко начищены. Гимнастерки и брюки — новые, из хорошего сукна. Новые с блестящими пряжками пояса подтянуты туже обыкновенного.
Вечером, после поверки, люди снова спускались в трюм. Каждая группа, человек десять-двенадцать, «обрабатывала» отдельную бочку. Зная, что на «Сантае» они проведут еще только две ночи, солдаты старались попить вволю. Осторожность стали соблюдать меньше, каждый стремился поведать своим товарищам и землякам в других ротах об открытии винного погреба. Когда наступила ночь, казалось, люди хотели выпить все, что им полагалось за сорок три дня пребывания на корабле. Только с пьяных глаз начальство не замечало, что творится кругом.
На утреннюю поверку большинство солдат вышло с помятыми лицами и воспаленными глазами. Подпрапорщики недоумевали, почему такой скверный вид у людей. Офицеры на поверке в ротах не присутствовали: после ночных попоек они вставали поздно.
В десять часов был смотр всему полку. При появлении полковника Дьяконова оркестр, состоявший из восьми допотопных, со многими заплатами, инструментов, захрипел марш. Ротные подали команду «смирно». Люди замерли.
Полковник спустился по лестнице на палубу и направился к первому батальону. Как и всегда, вначале он подошел к первой роте, принял рапорт от ее командира Юрьева-Пековца и поздоровался с нами. Мы ответили нестройно и хриплыми голосами. На это Дьяконов, по видимому, обратил внимание. Он не подошел ко второй роте, остановился перед фронтом нашей, помолчал немного, потом произнес речь. Он сказал, что полк завтра будет высаживаться в Марселе. Он говорил, как нужно вести себя во Франции, чтобы не запятнать честь и славу русской армии. Первая рота всегда должна быть примерной — как в мирной обстановке, так и в бою. Он назвал нас «боевыми орлами» и поблагодарил за службу, обещая всегда и всюду чутко относиться к нуждам солдат.
Мы молчали. Полковник хотел итти ко второй роте, но в этот момент солдат второго взвода Петрыкин громко и отчетливо сказал:
— Ваше высокоблагородие! Разрешите задать один вопрос.
Дьяконов разрешил.
— Ваше высокоблагородие! Вы сказали сейчас, что первая рота должна быть примерной ротой полка, и обещаете чутко относиться ко всем нашим нуждам. Я должен сказать, что первая рота была передовой и будет в дальнейшем, если вы действительно сдержите свое слово и будете входить в нужды солдат. Но я осмеливаюсь сказать вам, что вашим обещаниям трудно верить. Нам кажется, что ваши обещания останутся только обещаниями. Это я говорю потому, что вы во время нашего пути не только не старались облегчить наше тяжелое положение, но, наоборот, запретили даже выдавать то, что положено было нам, русским солдатам, от французского правительства…
Дьяконов, наверное, первый раз за всю свою службу в армии услышал такие твердые слова упрека из уст рядового солдата. Его передернуло, он позеленел от ярости, глаза налились кровью, пенсне его готово было соскользнуть на пол. Взбешенный, он подошел к Петрыкину и приказал ему:
— Два шага вперед, марш!
Петрыкин выполнил приказание и, вытянувшись, замер перед полковником.
— Что я запретил выдавать? — заревел Дьяконов.
— Вино, ваше высокоблагородие! — громко ответил Петрыкин.
— Раз! — крикнул полковник, ударяя смельчака по левой щеке. — Два! — и он ударил его по правой щеке.
Кровь потекла из носа и рта Петрыкина, но он не упал и первый момент продолжал твердо стоять на месте, вытянув руки по швам. Затем вдруг его словно взорвало. Он еле успел произнести фразу: «Бабушка мне говорила: «Семен, не спускай никому!» — и тут же, размахнувшись, так хлестнул по уху полковника, что тот отлетел на несколько шагов и, падая, сбил с ног офицера. Пенсне Дьяконова, соскочив с носа, разбилось вдребезги. Он лежал бледный, не шевелясь.
Несколько офицеров бросилось на помощь полковнику, другие, обнажив шашки, кинулись к Петрыкину. Он отбежал на свое место в строй. Офицеры пытались подойти к нему, но моментально были окружены живым кольцом солдат, кричавших: «Долой оружие! В ножны шашки!» Один офицер с перепугу выстрелил из нагана. На выстрел сбежались солдаты других рот. Узнав в чем дело, все единодушно шумно выражали сочувствие Петрыкину.