Прошла неделя. Лагерь привели в надлежащий порядок. Было создано сорок номерных рот. В каждую роту зачислили солдат разных полков.
Все было тихо и спокойно. Ротные командиры заглядывали в казармы очень редко, а некоторые совсем не показывались. В лагере можно было видеть новых молодых офицеров, присланных в ля-Куртин Керенским. Они старались уговорить солдат снова пойти на фронт, пробовали создать добровольческие отряды, обещая всякие блага. На все уговоры и обещания, на все угрозы и запугивания ссылкой в Африку и на острова куртинцы отвечали одним и тем же:
— Отправьте нас в Россию!
В начале октября в казармы пришла проверочная комиссия из пяти человек: трех «керенских» офицеров и двух старых, кадровых командиров. С ними были три солдата из фельтенцев, назначенные в помощь для установления личности проверяемых.
Комиссия созывала солдат, брала поименный список и начинала исповедывать каждого: где родился, где крестился, чем занимался и т. д. Унтер-офицеров допрашивали особо, на них составляли отдельный список.
Во время проверки казармы, в которой жили Оченин, Макаров и я, мы не присутствовали. Предупрежденные товарищами, мы с утра ушли в другое помещение и просидели там весь день.
Когда проверка была закончена, пришли фельтенцы и по списку вызвали группу солдат, которой предложили собрать вещи и выстроиться. Их вторично проверили по общему списку и отправили на вокзал.
Всего таким образом было отобрано тысячи полторы солдат. Потом мы узнали от французов, что эту партию повезли в Африку через порт Марсель.
Затем приступила к работе вторая комиссия. Она отобрала более тысячи солдат, которых отправили по железной дороге на юг Франции.
Несколько позже отобрали третью группу. Сюда вошли якобы благонадежные люди. На самом же деле тут были более «неблагонадежные», чем в первых двух: солдаты, активно участвовавшие в работе комитетов и открыто выступавшие на общих собраниях с требованием немедленной отправки русских войск на родину. Новое начальство о них ничего не знало, солдаты помалкивали и посмеивались над комиссией. И так, под видом «благонадежной», третья группа была направлена на работы внутри Франции.
Фельтенское начальство создало в ля-Куртине суд, в состав которого вошли три офицера и два солдата. К суду были привлечены почти все унтер-офицеры, которые оставались в ля-Куртине после раскола дивизии. Каждому взводному и отделенному предъявили обвинение в том, что они не приняли мер к выводу своих взводов и отделений из ля-Куртина во исполнение приказа генерала Занкевича.
Всех осужденных разжаловали в рядовые. Некоторые унтер-офицеры являлись на суд без погон, и, когда оглашался приговор, осужденный говорил: «Вы опоздали, я еще вчера сам себя разжаловал». За такие выходки смельчаков сажали на пять суток на хлеб и воду.
Наша тройка — Макаров, Оченин и я — спокойно продолжала жить в ля-Куртине. Мы ежедневно ходили слушать суд, давно срезав свои унтер-офицерские нашивки. Но вот неожиданно в лагерь приехал бывший подпрапорщик Кучеренко. Однажды мы наскочили на него, и он тут же остановил нас.
— Как вы сюда попали? — закричал Кучеренко.
— Нас из госпиталя направили, — ответил Оченин.
— Когда?
— Только сегодня приехали, господин прапорщик, — сказал Макаров, увидев на плечах Кучеренко погоны прапорщика, которые он получил после ля-куртинского расстрела.
— Где ваши вещи?
— У нас нет никаких вещей, они оставались здесь, — ответил Оченин.
— Идите за мной.
Мы пошли.
Войдя в штаб, который помещался в бывшем офицерском собрании, Кучеренко передал нас дежурному офицеру и сказал, что мы унтер-офицеры бывшей первой роты, самые главные зачинщики беспорядков, и что нас необходимо отправить в самые отдаленные места Африки.
Нас взяли под конвой и отвели в какой-то подвал.
Когда тяжелая железная дверь подвала захлопнулась за нами и проскрипел заржавленный запор, мы молча посмотрели друг на друга.
— Влопались, дураки, — огорченно проговорил Оченин, — и откуда его чорт вынес, этого проклятого Кучеренко! Наверное никогда не удастся избавиться от него…
Оченин щелкнул зажигалкой и, подняв ее вверх, осмотрел стены и потолок подвала. Помещение оказалось очень большим, в нем было несколько отделений. Все они, за исключением первого, в которое посадили нас, были завалены пустыми винными бочками.