Время тянулось медленно. Каждый день казался годом. Однообразная изнурительная работа с лопатой или тачкой в руках опротивела. Пища все ухудшалась. Силы людей убывали, лихорадка трепала почти всех, смерть чаще навещала нас.
Наша дружная пятерка помещалась в углу барака. Мы были одногодки, унтер-офицеры, хотя и разжалованные в ля-Куртине «революционным» фельтенским судом, товарищи из второго особого полка, только разных рот. Кроме меня и Макарова с Очениным в пятерку входили Владимир Станкевич из Смоленской губернии и Андрей Карпов из-под Саратова.
Мы держались как-то обособленно от остальных солдат. Чаще всего бывали вместе, всегда вели тихий разговор между собой. Мы никак не могли мириться с условиями ссылки и искали какого-либо выхода.
В следующий приезд Манжена Оченин спросил его, привез ли он деньги за работу. Капитан торопливо ответил:
— Я никаких денег не привез и привозить не собираюсь. Французское правительство бунтовщикам денег не платит. Скажите спасибо за то, что вас всех не расстреляли в ля-Куртине, и за то, что вас кормят.
— Расстреливать нас не за что, — сказал Оченин, — мы Франции ничего плохого не сделали. За бремонский бой мы заслуживаем лучшего отношения.
— А кормят нас здесь не даром, а за нашу работу, — добавил Макаров. — Кроме пищи нам полагается три франка в день…
— А вы откуда это знаете? — спросил Манжен, зло посмотрев на наших охранников.
— Если вы нам сегодня денег не выплатите, то завтра мы на работу не пойдем, — громко сказал Оченин.
— Посмотрим, как вы не пойдете, — бросил капитан.
— Очень просто, не пойдем и все, нам терять нечего…
— Плати деньги, капитан, иначе бросим работу, — вдруг закричало несколько голосов.
Капитан сердито повернулся и ушел.
После утреннего подъема солдаты собрались завтракать. Во время завтрака возник спор: итти или не итти на работу. Когда раздался сигнал, произошло замешательство. Многие солдаты, вспомнив ля-Куртин, тут же пошли по дороге к каналу, а некоторые стояли в нерешительности. Мы всей пятеркой решили на работу не итти. К нам присоединилось человек пятьдесят.
Через полчаса пришел капитан. Зло оглядев нас, он приказал нам сию же минуту отправиться к каналу. Мы продолжали стоять молча на одном месте.
— Я в последний раз приказываю выйти на канал! — закричал капитан.
— Мы до тех пор не пойдем, пока не получим причитающиеся нам за работу деньги, — заявил Оченин.
— Вам никаких денег не причитается, — сказал капитан. — Кто не подчинится моему приказанию, тот будет строго наказан. Не забывайте, здесь — Африка!
— Наказывайте, как хотите, а на работу мы не пойдем.
Видя, что говорим с ним только мы — пятерка, стоящая отдельно от других, капитан приказал нам следовать за ним.
Дойдя до барака, в котором помещалась охрана, капитан еще раз приказал итти на работу. Мы отказались. Манжен был окончательно взбешен. Дрожащей рукой он открыл дверь комнаты, которая служила вместо гауптвахты, и, введя нас туда, запер дверь на ключ. Но эта мера не подействовала на остальных: на работу они не пошли.
Очутившись под замком, мы стали обдумывать свое положение.
— Начинается, — проговорил я, обращаясь к товарищам.
— Да уже началось, вызов сделан, — ответил Оченин.
— Началось не плохо, не знаю, чем кончится, — поддакнул Станкевич.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — заключил Карпов.
— Чем бы ни кончилось, но отступать не будем, — сказал Макаров.
— Посмотрим, как поступит с нами Манжен.
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Весь день мы просидели голодные. На следующее утро всех отказавшихся работать заперли в один из бараков. Нашу пятерку вывели к «доске отдыха».
Нас посадили на ребро прибитой между двумя столбами доски, вытянули во всю длину ноги и руки и закрепили их в деревянном заборе. Кисти рук и ступни ног оказались по другую сторону забора.
Сидеть на ребре доски с вытянутыми вперед руками и ногами было ужасной пыткой. Согнутые в этом положении, намученные работой, спины ныли нестерпимо и даже трещали. Когда же нас освобождали, мы, прежде чем встать на ноги, вынуждены были крутиться волчком, чтобы разогнуть спину.
Это наказание длилось четыре дня подряд. Каждый день утром и вечером нас сажали на два часа на доску. Пища выдавалась в половинном размере.