— У тебя уши розовые, это от смущения, да? Что тебя смутило? Ты красивая. Ты видела, как на тебя смотрят?
— Смотрят, потому что злятся. Они все на меня злятся. Придумывают всякие пакости, чтобы мне досадить. А я… — Катеринка всхлипнула и замолчала.
— А ты? Что ты чувствуешь к ним? Расскажи! — попросила Кэли, и что-то в её голосе заставило Катеринку поверить, что это не издёвка. Кэли говорила всерьёз.
— Расскажи, как это — любить? Ну что тебе стоит! Никто не узнает, только Леона и я, и больше никто.
— Разве ты никогда не влюблялась?
— Никогда, — подтвердила Кэли. — И Леона никогда. Мы чувствуем дружелюбие. Это когда тебе с человеком комфортно и у вас с ним общие задачи, общая работа и конечная цель. Если эти факторы отсутствуют — отношение будет нейтральным. Вот ты обиделась на весь свет, а за что? Нет, ты скажи, за что? Тебе никто ничего не сделал. Так почему ты обиделась?
Никто ничего. Это и обижало. Неужели они не понимают? И как им это объяснить?
Катеринка обвела глазами каюту. Посмотрела под ноги. Разгладила на скатерти невидимую складку. Вздохнула. И наконец заговорила.
— Ну я не знаю… Просто когда он рядом, я ни на кого не могу смотреть. И на него не хочу смотреть. То есть хочу, но не смотрю. Это неприлично. Так мама говорила, в детстве. Говорила, что я некрасивая. И что идеальная фигура не поможет, если у тебя бесцветное лицо и зубы как у кролика.
Кэли посмотрела на её лицо. Милое, нежное, с мелкими белыми зубками, вовсе не кроличьими. А глаза потерянные, словно в чём-то виноватые. В чём? У них с Леоной не было матери и им никто такого не говорил про зубы. Зубы как зубы, как у всех. Резцы клыки, между клыками и молярами — малые коренные, затем идут моляры, отвечающие за пережевывание пищи. Это их основная функция, невыполняемая остальной частью челюсти. У кроликов строение челюстей совершенно иное. Зубы у них не имеют настоящего корня, поэтому растут всю жизнь. Резцы расположены спереди и сзади, а коренные зубы называют щёчными. Как у всех растительноядных, у кроликов отсутствуют клыки. Вместо них между резцами и премоляром есть пустое беззубое пространство, так называемая диастема.
Кэли не могла понять, при чём тут кролики. Может, они их дома держали, декоративных? От Катеринки волнами исходило недовольство, и расспрашивать о кроликах Кэли не стала.
Биолюди, в отличие от Катеринки, росли уверенными в своих возможностях и силах. Они учились, и с каждым прожитым днём возможности раздвигались, а силы росли. В них с Леоной верили, на них надеялись, ими гордились. Перед глазами птичьей стаей пронеслась череда лиц, рук, голосов… Лица были неизменно приветливыми, руки заботливыми, а голоса доброжелательными. Их научили всему. А любить не научили, такой вот педагогический промах.
— А почему на мужчин неприлично смотреть?
— Ну… Они могут неправильно понять.
— Неправильно это как? Не поймут, что ты к ним испытываешь дружелюбие?
— Ты совсем, что ли? При чём тут дружелюбие? — возмутилась Катеринка.
— Это не я совсем. Это ты, — вернула подачу Леона. Она улыбалась, и у Катеринки, которая вспыхивала как порох при любом посягательстве на её «Я-пространство», не получилось рассердиться. Вместо этого она попробовала объяснить.
— Ну… Если всё время смотреть, он догадается.
— О чём?
— Ну… О том, что я к нему чувствую.
— А что ты к нему чувствуешь?
— Не знаю. Я не знаю! Хочу, чтобы он был со мной. Всегда. Со мной, и больше ни с кем, понимаешь?
— Он тебе нравится? — спросила Кэли, имея в виду Леха Золтовски.
— Ну… Можно и так сказать, — призналась Катеринка. И вспомнила, как, выпроводив Юозаса с его грызунами, Андрей остался её утешать. Гладил по волосам и рассказывал, как учился, с кем дружил, как тосковал по дому и по родителям, а когда они приезжали, хорохорился и выделывался, стесняясь признаться в чувствах, которые считал слабостью. Это его «выделывался» напомнило Катеринке её собственно детство, когда она вот так же притворялась весёлой и беспечной. О таких вещах рассказывают, когда доверяют, а Андрей ей доверял. Иначе не признался бы, как плакал по ночам в интернатской спальне, вцепившись зубами в одеяло, чтобы никто не услышал.
Они были похожи, поняла Катеринка, которая тоже стеснялась говорить о своих чувствах и общаясь с людьми надевала на лицо дежурную улыбку. После истории с хомяками с Катеринкой случилась истерика, и Андрей просидел с ней целый час на полу спортивного зала. Метод подействовал: Катеринка перестала давиться слезами и слушала очень внимательно, время от времени всхлипывая..
Пассивная защита
Андрей был предельно откровенен, рассказывая о том как весь год ждал родителей, весь год мечтал кинуться к отцу на шею и пообещать что угодно, лишь бы его забрали домой… А когда они приезжали, понимал, что не должен так поступать, что надо учиться. Ведь столько мальчишек мечтают о космошколе, а принимают в неё одного из тысячи. Он, Олег Бабанин, один из тысячи, избранный. И он не должен плакать.
…Олег молча кивал, отвечая на вопросы, сыплющиеся как драже из разорванного пакетика, которым мальчик хрустел, не чувствуя вкуса. Мать не унималась, словно её вопросы могли что-то изменить, словно могли помочь. Хорошо ли их здесь кормят, теплое ли у него одеяло, высыпается ли он, есть ли у него друзья, часто ли их выпускают гулять, справляется ли мальчик с заданиями, не слишком ли устаёт…. Олег кивал и улыбался изо всех сил. Да, он справляется с учёбой. И одеяло у него тёплое, и подушка мягкая, и кормят здесь вкусно, и друзей у него много. Но разве может тёплое одеяло заменить дом, а друзья заменить родителей?
Много дней он будет перебирать в памяти мамины слова, лакомиться ими как драже со смешным названием «морские камешки», много дней будет слышать её голос с нежными нотками беспокойства: «До свиданья, Олежек, мы приедем, через год. Ты ведь не будешь скучать?». А потом перестанет — вспоминать о том, чего нет. И через год дежурно поздоровается с оторопевшими от такого приёма родителями, равнодушно поблагодарит за гостинцы и подарки, и будет равнодушно кивать, отвечая на вопросы.
Он чуть было не назвал себя Олегом и вовремя прикусил язык, но Катеринка подумала, что у Андрея сдавило горло, и детское имя осталось непроизнесённым. Ффух… Чуть не проговорился. Страшно подумать, что было бы, если бы они узнали, что летят с Олегом Бабаниным. Выкинули бы с поезда на полном ходу, усмехнулся Андрей.
После Катеринкиного срыва капитан был с ней подчёркнуто внимателен и называл по имени. Обращение к человеку по имени один из способов конструктивной обратной связи, ключ доступа. Катеринка была аудиалом, то есть верила ушам, а не глазам. Андрей хвалил её и ставил в пример Кисловой, которую с трудом удавалось загнать в спортивный зал: «Надежда! Сколько это будет продолжаться? Ты скоро в дверях не поместишься! А вот Катеринка занимается без понуканий».
Астрофизик скучно кивала и дежурно обещала заниматься.
Пассивная защита, уход от контакта, резюмировал Андрей. Кислова, похоже, знакома с приёмами защиты от манипуляторов. Хотя какой из него манипулятор? Интересно, справилась бы она с Волокушиным? Димка манипулятор ещё тот. Мастер игры.
От похвалы капитана Катеринка расцветала как утренняя роза. Метод работал. О том, как «работает метод» на самом деле, Андрей не догадывался. Мысль Катеринки развивалась совсем в другом направлении: капитан выбрал её, одну из всех, он был с ней откровенным, гладил по волосам и утешал, когда другие посмеялись бы. Мама никогда не гладила, а Андрей… Девушке хватило этой толики внимания, которое она приняла за любовь.
— А нам с Леоной нравятся все, — улыбнулась Кэли. — Все одинаково. Берни помогает в оранжерее. Хотя мы справляемся без него. Легко. А он приходит после вахты и помогает. И Надя помогает, на кухне. Готовить не умеет ничего. Мы с Леоной её учим, и теперь она вместо формул в блокнот кулинарные рецепты записывает. Со мной все дружат, я всем нравлюсь, и капитану тоже.
— А что у тебя с капитаном? — вскинулась Катеринка, и Кэли физически ощутила, как концентрировалось её биополе и стало упругим, словно резиновый мяч, которым они с Леоной играли в детстве. — Он с тобой… дружит? И давно?