Поэтому Андрей не сразу заметил, что Кендал открыл шлем своего скафандра. Постоял, глубоко дыша, впуская в лёгкие воздух чужой планеты. И объявил онемевшему капитану: «Ол райт». Андрей непонимающе на него уставился, и Кендал объяснил по-русски: «Эйр деликат, вкусно дишат».
И тут Балабанов очень к месту вспомнил, что он капитан. Набрав в лёгкие воздуха, открыл рот и приготовился заорать: «Кэндал! В санблок, на карантин, к чёртовой матери, сию секунду и без возражений!». Но запнулся на полуслове. Врача в санблок? А кто его лечить будет? Ситуация…
Между тем Джимми широко улыбался и был вполне доволен жизнью. Даже слишком доволен. Что в этом воздухе такого, отчего он так повеселел? Андрей стащил с головы шлем, надвинув на глаза защитные линзы. И понял, что имел в виду африканец, когда говорил, что ему вкусно дышать. Воздух экзопланеты хотелось пить большими глотками, хлебать ложкой, наслаждаясь его густой свежестью. После стерильно-безжизненного воздуха «Сайпана» это было подарком. Андрей глупо улыбался, чувствуя себя ребёнком, который запыхался от беготни на детской площадке, и бабушка разрешила ему снять шапку. Впрочем, в его детстве не было ни бабушки, ни детской площадки, а шапку полагалось носить всегда: зимой шерстяную, летом бейсболку. Карусель, на которой они крутились под надзором врача, наклоняя голову попеременно то вправо, то влево и повторяя упражнение на артикуляцию: «двадцать один, двадцать два, двадцать один, двадцать два», пока язык не начинал заплетаться, — карусель в космошколе была обязательной.
Капитан «Сайпана» был в эти минуты обыкновенным земным мальчишкой, забравшимся в чужой незнакомый двор и ошалевшим от обретённой свободы и полной безнаказанности.
Впечатления
Катерина Ветинская, оставшись практически без работы (здешнее тяготение выматывало похлеще тренажёров), с удовольствием помогала Леоне и Кэли на кухне и в оранжерее, не проявляя желания прогуляться по планете. Почему? Да потому, что ей пришлось бы терпеть общество Юозаса(чего Катеринке не хотелось) либо Нади Кисловой (которая всё время говорила о Юозасе, будто больше не о чем говорить). А ещё Катеринка боялась — лиловой травы, которая «вечером» станет голубой, синих стволов деревьев и бьющего в глаза яростного солнца. День, который на Аква Марине длился почти трое земных суток, был для Катеринки неприемлем. А на корабле всё было как на Земле, и она цеплялась за этот кусочек земной жизни, как утопающий цепляется за брошенную ему верёвку.
Кэли и Леона откровенно скучали. Посадка на Аква Марину не внесла в их обязанности изменений: на Земле или за триллионы километров от Солнечной системы — кушать хотелось всегда, анорексией экипаж не страдал, жрали просто зверски, по определению Катеринки, с которой андроморфы проводили вместе свободное время. Капитан вздохнул с облегчением: Катеринка нашла наконец друзей, биолюди — немного люди, немного дети — составят ей отличную компанию. И уж точно ничем не обидят.
Впрочем, Кэти с Леоной не возбранялось покидать звездолёт, им даже удалось вытащить «на улицу» домоседку Катеринку, и целый час неразлучная троица бродила вокруг корабля, шарахаясь от любопытных ящерок и вспугивая алых бабочек. Белая луна Аква Марины изливала на планету тусклый свет, но когда всходили три других спутника, видно было, как в траве ползают муравьи, такие же, как на Земле.
Операторы боевых машин, развлекались, направляя лазертаги на скалы. Каменная плоть чужой планеты вскипала пузырями и стекала вниз, заполняя неглубокие впадины, в которых остывала, играя незнакомыми оттенками цветов. Другой спектр, другая палитра. Цветам давали земные привычные названия, но «голубой» вовсе не был голубым, «малиновый» напоминал малину лишь отдалённо, а «изумрудный» не укладывался в голове и был так назван от балды, по определению Риото. Вот интересно, где японец ухитрился выучить русский слэнг?
Миша Перевозчиков, с горящими глазами и розовым от возбуждения лицом, появлялся как чёртик из табакерки и казалось, был сразу в нескольких местах. И фотографировал, и снимал безудержно, завывая от восторга как та самая собака солнца, о которой говорил капитан, Миша запомнил только про собаку, остальное пропустил мимо ушей, думая о своём.
Операторы боевого оружия были единственными, кто брал Мишеньку «на природу», как называли Риото Ита и Бэрген Тимирдэев патрулирование местности вокруг корабля. Мишину камеру «Fuji Y» они называли оружием массового поражения.
Остальные правдами и неправдами старались отделаться от «сопровождающего»: после каждого кадра Мишенька издавал индейский победный клич, от которого с баобабов слетали (падали, не выдержав Мишиных децибел) ногастые птицы размером со страуса, и улепётывали по страусиному, прижимая к туловищу крылья и мерзко вереща. Птицы не выносили Мишеньку органически. Экипаж терпел, понимая, что студент делает свою работу, также как они делают свою.
Догадки
Биолога заинтересовала обширная пустошь. Среди сплошных лесов, покрывающих планету, она казалась неестественной и напоминала древнее ритуальное кострище. Огромный костёр, полыхавший сотни, а может, тысячи лет назад, обжёг планету так сильно, что она до сих пор не может залечить шрамы.
Голубая трава стелилась под ветром — прохладным, как в его родной Лаукуве. И пахла мёдом, к которому примешивался незнакомый аромат. Странный здесь воздух. И тяготение тяжелее земного в полтора раза. Биолог притопнул ногой, радостно ощущая упругие тренированные мышцы, которые справлялись с тяготением Аква Марины. Спасибо Катеринке! Если бы не её тренажёры, он сейчас волочил бы ноги, отпыхиваясь и вытирая со лба пот. А после анабиоза при таком тяготении одышка и усталость гарантированы уже через первые двадцать метров. На «Сайпане» не было анабиозных камер, и четыре месяца перелёта он прожил полноценной жизнью, а не проспал как бревно. Здесь, на пустоши, вдали от всевидящих капитанских глаз, Юозас был счастлив. Балабон его просто достал. Высмеял, когда Юозас нечаянно заснул в библиотеке. И чего привязался?
С момента посадки на Аква Марину биолог забыл о сне и отдыхе и как собака мотался по окрестностям в сопровождении молчаливого Бэргена, обвешанного оружием, как новогодняя ёлка игрушками. С Бэргеном он чувствовал себя комфортно: защитник не задавал вопросов и не отпускал в его адрес замечаний. Выполнял свою работу, обводя взглядом окрестности и ежеминутно поворачиваясь, как радар. Когда Юозас попросил его отпилить кусок каменно-твёрдого «баобаба», Бэрген снял с плеча лазертаг, аккуратно отодвинул биолога в сторону и направил на ствол узкий луч. Дерево плавилось медленно, словно нехотя, сохраняя структуру за пределами луча. И никаких тебе опилок.
К вездеходу Юозас шёл, с усилием переставляя ноги и торжествующе волоча квадратный кусок баобаба, который оказался неожиданно тяжёлым. Бэрген топал следом, и если бы биолог обернулся, то увидел бы, что якут улыбается.
Закрывшись в кают-лаборатории, биолог колдовал над принесёнными образцами, разделяя их на фракции и вычленяя химические элементы. Последние упрямо не желали соответствовать таблице Менделеева, отстаивая своё «я». Биолог уважал чужую индивидуальность, даже если это кусок древесной коры или окаменелость. То и другое было когда-то живым. И как знать, может, и осталось… В прозрачных «стаканах», в плену магнитных полей плавали в стерильном вакууме осколки чужого мира.
О предположениях и догадках Юозаса капитан не знал. Меньше знаешь, крепче спишь, мудро решил литовец. Потому что найденные на экзопланете древние окаменелости были не такими уж окаменевшими: приборы показывали явное сходство «камней» с мышечной тканью. От этого открытия Киндзюлису хотелось заорать во всё горло: «Ребята! Похоже, они ещё живы! Может, удастся их разбудить?». Но он молчал: вспомнят фантастический триллер «Нечто» и вытурят с корабля вместе с образцами. Ничего, вернёмся на Землю, там разберёмся кто есть кто, успокоил себя биолог.