Рецепты его родной сирийской кухни преображали рис, овощи и чечевицу в аппетитнейшие блюда, так что остальные члены команды весьма охотно помогали ему мыть, чистить и резать. Ростом чуть больше полутора метров, сухощавый, с огромными темными печальными глазами под навесом черных густых бровей, с щетиной на щеках и лихо повязанным пестрым платком на голове, Назым походил на миниатюрного пирата-бербера. Нарочито вращая глазами, он сверкнул белозубой улыбкой из-под усов и нырнул под переднюю гребную банку, где хранилась наша провизия. И вот уже из рук в руки передается на корму жирная фляга с оливковым маслом.
— Держи! — сказал мне судовой врач Джон. — Подарок для Улисса.
Наливая в кружку масла, чтобы смазать им кожаный ремень, которым крепилось одно из рулевых весел, я думал о том, какая пестрая команда собралась на борту «Арго». С Назымом я познакомился в Бахрейне, где он работал фотографом в министерстве информации. Джона мне порекомендовал как великого любителя морских путешествий врач, ходивший со мной на «Арго» в прошлом году, и Джон проявил себя отличным помощником капитана. Американец Рик отыскал меня осенью прошлого года, когда я был гостем Национального географического общества в Вашингтоне, и попросил взять его простым матросом. Услышав, что прежде он был вертолетчиком, я не очень хорошо представлял себе, как его квалификация может пригодиться на борту копии галеры бронзового века. Однако я зря беспокоился. Рик оказался мастером на все руки; он одинаково умело справлялся и с плотницкой работой, и с различными снастями, и с надувной лодкой. Когда нужно было что-то фотографировать, Назым, сидя со своими камерами, вертел головой над бортом, словно любопытная белка.
У меня было намечено плыть по следам Улисса под парусом, а не на веслах. Читая «Одиссею», я обратил внимание на то, что Улисс и его люди редко прибегали к веслам, возвращаясь из Трои. Как и все здравомыслящие мореплаватели, они предпочитали идти с попутным ветром, сидя на банках и управляя парусами, чем стирать ладони и натруживать мышцы рук и спины тяжелыми веслами. Их галеры, подобные «Арго», но, вероятно, более крупные (не двадцати-, а пятидесятивесельные) были рассчитаны для плавания как на веслах, так и под парусом, однако при дальних переходах они сильно зависели от попутных ветров и могли неделями ждать благоприятной погоды. Царь Менелай, направившись домой, двадцать дней простоял у песчаного островка, потому что за все это время, как сообщает Гомер, «ни разу с берега не подул благосклонный отплытию ветер, спутник желанный пловцам по хребту многоводного моря».
Зависимость древних от попутного ветра помогает нам определить, когда Улисс покинул Трою. У Гомера не сказано, в каком именно месяце капитаны двенадцати кораблей ионийского отряда подняли паруса, но мы праве предположить, что это было летом, когда не так часты сильные бури. Не будем также забывать, что в движение пришел весь греческий флот, старые и новые корабли, с тяжелым грузом добычи и множеством пленников обоих полов, а потому особенно уязвимые для стихий. Их устраивали только самые безопасные месяцы — с июня по октябрь, а перед тем мог состояться весенний штурм Трои. Поэт гомеровской эпохи Гесиод призывал осмотрительного мореплавателя спускать на воду свой корабль не раньше конца июня, а через пятьдесят дней снова вытаскивать на берег, да еще нагрузить изрядным количеством гальки, чтобы его не унесли ревущие зимние ветры.
Возможно, капитаны Улисса не заходили в своей осторожности так далеко, как сельский труженик Гесиод, с великим недоверием относившийся к морю. Все же вряд ли мы ошибемся, представив себе двенадцать кораблей Улисса выходящими на веслах из большого залива у Трои ранним утром июньского или одного из первых июльских дней. С утра пораньше потому, что рабочий день плывущих на галере подчинен логическому распорядку. Лучше всего встать на заре и, взявшись за весла, по утреннему холодку покинуть надежную стоянку до восхода солнца, пока еще не жарко. Как только первое дыхание бриза наморщит морскую гладь, поднимаешь рей с пришнурованным к нему парусом, затем отпускаешь крепящие парус лини. Прямоугольное полотнище спадает наподобие оконной шторы, ловит бриз, хлопает два-три раза и наполняется ветром. Члены команды живо выбирают шкоты, регулируя давление ветра на парус, и закрепляют их на деревянных штырях. После чего гребцы с облегчением поднимают на борт длинные весла и укладывают их вдоль корпуса, а сами, в роли живого балласта, размещаются на банках так, чтобы судно ровно скользило по воде. Можно расслабиться и поболтать друг с другом, пока рулевой отсчитывает береговые ориентиры и чутко следит за поведением ветра, внимательно наблюдая за облаками и за барашками вдали, сулящими перемену погоды. Еще не наступил вечер, а рулевой уже прощупывает взглядом берег, подыскивая место для ночной стоянки, потому что когда стемнеет, плыть тоже можно, однако рискованно и просто опасно. После заката береговую линию не различишь и не рассмотришь издали пенных бурунов, выдающих коварные рифы. О надвигающейся буре предупреждают лишь размытые контуры темных облаков или — еще более тревожный знак — сильный береговой ветер. Обрушившись на флотилию, он погонит длинные узкие открытые суда в открытое море, и люди будут лихорадочно вычерпывать воду, готовясь к самому худшему. Пусть даже ветер утихнет, все равно еще неизвестно, хватит ли сил догрести обратно до берега, а и догребут — встретят ли их приветливые и доброжелательные племена или люди враждебные и жестокие, которые обойдутся с уставшими моряками как с прибитой волнами законной добычей.
Следует постоянно помнить, что в бронзовом веке мореплавание было чрезвычайно опасным делом, и галеры продвигались с великой осторожностью. Они прижимались к берегу, совершая броски от стоянки к стоянке, или же использовали многочисленные острова Эгейского моря как ступеньки на пути к цели. С большой командой теснота на борту не давала толком поспать. На узкой банке не разляжешься, так что команда нуждалась в береге, чтобы как следует отдохнуть и приготовить пищу; похоже, что заниматься этим на борту моряки избегали, то ли опасаясь поджечь корабль, то ли потому, что ограниченное пространство не позволяло варить на всю команду. Провиант состоял из зерна в кожаных мешках, которое толкли на муку для выпечки хлеба, и плотно закупоренных сосудов с вином и водой; вино перед употреблением разбавляли. На каждой стоянке не упускали случая пополнить припасы; горе тому пастуху, чьи овцы или коровы паслись поблизости от берега, где приставали мореплаватели. Они беззастенчиво крали скот, тут же резали и съедали лучших барашков, а остальную добычу связывали и втискивали под гребные банки.
Выходя на веслах из залива, корабли Улисса оставили позади низкие холмы Трои, чьи темные контуры смутно выделялись на фоне туманного массива горного плато внутри страны. Справа от гребцов тянулся мыс, позднее названный Кумкале. Ученые по-прежнему спорят — существовали ли во времена Улисса курганы, венчающие гребень этого мыса. В наши дни их видно куда лучше самой Трои. Особенно приметен курган, который принято называть «Могила Ахилла» (рядом — «Могила Патрокла»), и Александр Великий посетил его, воздавая почести героям Трои. Более осторожные современные исследователи полагают, что в этом кургане захоронен прах царя, жившего несколькими столетиями позже Троянской войны.
Стоя на корме у двойного рулевого весла, кормчий должен был верно рассчитать курс, учитывая критические минуты, когда судно выходило в Дарданеллы с их мощным течением. По гребням волн ему надлежало определить, где в это утро течение сильнее, и выбрать момент, когда ставить парус и командовать гребцам, чтобы смещались к правому борту, противодействуя крену под напором северного ветра. И вот уже подхваченная ветром галера стремительно выходит на просторы Эгейского моря. Ветер гонит ее вперед по темно-синей воде, и волны хлестко разбиваются о тонкие доски деревянного корпуса. Флотилия покинула Троянский залив, корабли идут домой.
Умело проложенный курс проводил двенадцать небольших судов по диагонали через устье пролива и в обход противоположного мыса, где невысокий утес и два маленьких пляжа обозначают оконечность Херсонеса — длинной горбатой полоски суши, известной позднейшим поколениям как Галлипольский полуостров. Отсюда, окаймляя тихий Саросский залив, сперва на север, потом на запад тянется низменный берег с приземистыми утесами и чередой холмов, который замыкают желтые скалы Гриме на подступах к известным нерестящейся на них отменной камбалой песчаным отмелям в устье пограничной между Грецией и Турцией реки Еврос (Марины). С Херсонесом связывают эпизод, типичный для прикрас, добавленных со временем к версии Гомера. Дескать, царица Гекуба, вдова троянского царя Приама, досталась при дележе добычи Улиссу. Когда его корабли шли вдоль берегов Херсонеса, Улисс остановился во владениях бывшего союзника троянцев, царя Полиместора. Узнав, что этот царь вероломно убил одного из ее сыновей, Гекуба заманила его в свой шатер, выколола ему глаза и умертвила его детей. Когда же корабли двинулись дальше, она превратилась в черного пса с горящими глазами и бросилась в море. Впоследствии мореплаватели, проходя мимо этих берегов, показывали ее могилу.