Мои щеки запылали.
– Грейсон подарил мне его на день рождения, – пробормотала я. – Длинная история.
Ничего не ответив, Эйден положил дневник обратно и посмотрел на большой коллаж из пробковой доски, который теперь висел над столом. Это единственное, что изменилось в моей комнате с тех пор, как Эйден был здесь в последний раз. Все началось с набросков для эксперимента, но после того, как мы с Грейсоном стали гулять по разным местам и заниматься всякой всячиной, превратилось скорее в коллекцию сувениров.
На нем было все: от распечаток наших очков игры в боулинг до петелек от наших банок из-под «Ред Булла», приклеенных на карточку в форме сердца. И бесконечное множество фотографий. С занятий в научном клубе и с баскетбольных игр Грейсона. Куча снимков с вечеринки и моего дня рождения, а еще несколько моих любимых случайных кадров нас с Грейсоном.
Эйден стоял ко мне спиной, поэтому считать реакцию по его лицу не представлялось возможным, но наблюдать за тем, как он изучает коллаж, было неловко. Я столько всего сделала без него. Глядя на эту доску, он наверняка решил, что я стала совершенно другим человеком.
– Я планировала использовать его в качестве наглядного пособия на научной ярмарке. Этакий забавный фон для декларации самого исследования, но теперь, похоже, он мне не пригодится. «Эксперимент Эйвери Шоу» приостановлен – и, скорее всего, на неопределенный срок.
Эйден наконец обернулся и посмотрел на меня.
– Почему? – осторожно спросил он.
Я пожала плечами.
– Научная ярмарка в следующие выходные. Не думаю, что есть шанс закончить в срок. Я не знаю, как достигнуть последней стадии горя, да и мой партнер, похоже, махнул на меня рукой.
– Мой нос с этим бы не согласился, – пробормотал Эйден, коснувшись ушибленного лица.
Я хотела спросить, почему Грейсон его ударил – подозреваю, что из-за меня, – но Эйден сработал на опережение:
– Какая последняя стадия горя?
Мои щеки вновь опалило румянцем.
– Принятие, – прошептала я, скосив глаза на колени. – Надежда.
В ответ тишина.
Когда я наконец подняла голову, поймала на себе знакомый взгляд. Эйден пожевывал верхнюю губу, словно раздумывая, стоит ли делиться своими мыслями. Он всегда так делал, когда нервничал.
– Что? – спросила я.
Он провел рукой по волосам и снова присел на кровать.
– Может, ты просто искала ответ не в том месте.
Мне не хотелось ему говорить, что я вообще не занималась поисками. Я бросила это с месяц назад. Но сейчас он меня заинтересовал.
Эйден слишком хорошо меня знал. И понимал, что эффективнее будет сыграть на моей аналитической натуре, чем на раздражении, подкупе или чем-либо еще. Он «разыгрывал научную карту», как назвал ее Грейсон, поскольку знал, что я не смогу устоять.
– А поконкретней? – протянула я.
Эйден улыбнулся своей победе.
– Люди, которые потеряли своих любимых, часто посещают могилы. Они разговаривают с умершими. Изливают все чувства из глубин души, чтобы примириться. Ты же этого не сделала.
Разве? Неужели он забыл, что произошло в наш день рождения? По-моему, я тогда немало чувств излила.
Эйден словно прочел мои мысли.
– Ты просто накричала на меня, – объяснил он. А когда я было открыла рот, резко прервал меня: – Ты имела на это полное право. Я не в обиде, но, быть может, сейчас, когда ты успокоилась, тебе есть что сказать.
– Даже не знаю, все так запуталось, – призналась я.
– Тогда дай мне шанс все объяснить. Спрашивай что захочешь. Обещаю по возможности ответить на все вопросы. Позволь мне извиниться. Я никогда не смогу стереть то, что случилось, но определенно могу попытаться загладить свою вину. Пойдем со мной в музей. Позволь мне сегодня подменить Грейсона. Позволь помочь тебе найти принятие.
Мое сердцебиение участилось от первого проблеска надежды за долгие месяцы. Неужели у меня на самом деле был шанс найти принятие? Эйден высказал вполне разумную теорию. Чтобы обрести принятие, необходимо встретиться лицом к лицу с причиной своего горя. Как можно исцелиться, даже толком ни в чем не разобравшись?
И как мне самой это в голову не пришло? Я изо всех сил старалась запихнуть Эйдена под ковер и забыть, но люди не забывают тех, кого потеряли. Они примиряются с их уходом. И чтобы излечить разбитое сердце, мне нужно примириться с тем, кто нанес удар.
– Хорошо, – ответила я. – Я согласна. Идем в музей.
Во время полуторачасовой поездки в Солт-Лейк-Сити мы почти не общались. Наверное, просто машинально пришли к негласному соглашению, что важный разговор должен состояться среди экспонатов Музея естественной истории. Благоприятная почва и все такое. Мы оба чувствовали себя как дома в любом музее. Вашингтон был нашим Грейслендом2.