Контропыт "Брешь" сам собой прекратился. Варвара Игнатьевна теперь спокойно не могла смотреть на злополучный платяной шкаф - источник стольких бед.
Нарушать чистоту опыта иногда удавалось лишь Онуфрию Степановичу. Когда семья ела на кухне, он под видом поиска красок или клея для своих дуг пробирался в спальню и разговаривал с внуком.
- Это палка, - говорил Онуфрий Степанович, показывая на заготовку. - А это дуга... А это я - твой дед... Онуфрий... Вот вырастешь, повезу тебя в деревню, научу плотничать, слесарить, землю пахать...
Шурик-Смит бессмысленно моргал черными глазами.
- А сейчас - до свидания. Нихт гудбай, нихт ауфидерзейн, а "до свидания". (Дед в войну партизанил и знал немного немецкий.) А сейчас дай я тебя поцелую.
И дед, затаив дыхание, чтобы не отравить внука едким, как серная кислота, запахом "Портвейна-72", целовал в румяную щеку.
И опять жизнь Красиных медленно, трудно, но все же вошла в свою колею. "Время лечит", - говорит народная мудрость. И вправду: образы Ирочки и Веры постепенно стали тускнеть в памяти оставшихся Красиных; боль, вызванная безумными поступками матери и дочери, притупилась. Как всегда, текучка потихоньку победила, отшлифовала острые углы воспоминаний.
- Ничего, сынок, - вздыхала Варвара Игнатьевна и гладила поникшую голову сына. - Все образуется. Это еще не самое страшное. У людей и не такое случается. И все равно живут. Кто знает, сынок, что еще пошлет судьба...
Судьба не заставила себя долго ждать. 29 июля в 14 часов в квартире Красиных зазвонил телефон. Трубку взяла Варвара Игнатьевна.
- Алле! - сказал мужской голос. - Алле! Квартира Красиных?
Голос был хриплый, сдавленный, как будто человека, который говорил, держали за горло.
- Да. Она самая, - ответила Варвара Игнатьевна.
- Пусть подойдет хозяин. Да побыстрей.
- Что случилось? - заволновалась Варвара Игнатьевна.
- Побыстрей! - нетерпеливо сказал голос.
- Сынок! - закричала старая женщина. - Тебя к телефону!
Геннадий Онуфриевич вышел из спальни с отсутствующими глазами, облизывая палец, запачканный клеем.
- Я слушаю...
Отсутствующий вид начал медленно сползать с Геннадия Онуфриевича. Взгляд его вдруг стал яростным, лицо покраснело.
- Ах мерзавцы! - выдавил ученый в трубку. Потом лицо Красина сделалось бледным, и он так
сильно прикусил себе губу, что на ней выступила кровь. Пробормотав еще какие-то ругательства, Геннадий Онуфриевич бросил трубку на рычаг. Затем ученый подошел к окну и молча стал барабанить пальцами по стеклу. Варвара Игнатьевна с беспокойством следила за сыном.
- Кто звонил? - спросила она. - Уж не от Верки ли?
Экспериментатор ничего не ответил. По губе на подбородок бежала тоненькая струйка крови. Варвара Игнатьевна сбегала к аптечке, принесла йод, ватку.
- Дай вытру, сынок...
Геннадий Онуфриевич не услышал. Он повернулся и ушел в спальню, где в это время раздался требовательный крик Шурика-Смита.
Встревоженная мать побежала к Онуфрию Степановичу, где неутомимый умелец гнул очередную дугу, прихлебывая из стакана кроваво-темный "Портвейн-72"
- Все хлещешь, старый пьяница! - напустилась на него Варвара Игнатьевна. - Ни до чего тебе нет дела! Иди к сыну, выпытай, кто ему звонил. Вином бы, что ли, его угостил. Господи, что же это за семья такая? Сын в рот не берет, а отец хлещет, как извозчик.
- Сейчас говорят: "пьет, как слесарь ЖКО", - проворчал дед, но все же послушно отложил дугу и потащился к сыну, прихватив стакан и бутылку "Порт-вейна-72". Жена последовала за ним.
Деды вошли в коридор, когда опять зазвонил телефон. Варвара Игнатьевна торопливо схватила трубку.
- Алле! Алле!
- Красина! - сказал тот же придушенный голос.
- А кто спрашивает? - решилась Варвара Игнатьевна.
- Не твоего ума дело, - грубо ответил голос. - Диво зови своего сыночка. Я дал ему на размышление пять минут.
Варвара Игнатьевна испугалась. Еще никто в жизни не разговаривал с ней так нахально и требовательно.
- Сичас... сичас...
Она побежала в спальню и зашептала:
- Сынок... опять звонят... тебя требуют... пять минут какие-то...
Ученый не ответил, только поджал побелевшие губы.
- Так что ответить-то?
- Пусть идут к... - Геннадий Онуфриевич не договорил, но и то, что у него вырвалось, потрясло мать. Еще никогда сын не ругался в ее присутствии.
- Может, все-таки...
- Не мешай, мать. Я работаю! - У сына был такой вид, что Варвара Игнатьевна выпятилась из комнаты и трусцой подбежала к телефону.
- Алле! Алле!
- Где он? - прохрипел голос.
- Он... Он не хочет подходить... Трубка помолчала.
- Не хочет? - прохрипел голос с угрозой. - Ну что ж... Жаль... Тогда прощайтесь со своей Катькой.
- К... какой Катькой? - обомлела Варвара Игнатьевна.
- Сколько у вас Катек?
У Варвары Игнатьевны задрожали ноги, и она едва успела опуститься на стул возле телефонного столика.
"Баламутка" ушла за молоком и хлебом примерно часа полтора назад и уже должна была давно вернуться, но Варвара Игнатьевна особо не беспокоилась, потому что на сдачу девчонка любила полакомиться мороженым в кафе напротив их дома и иногда задерживалась.
- Что... что... с Катенькой? - спросила бабушка вдруг непослушным языком.
- Киппэнинг! Поняла?
- Нет...
- Эх ты, темнота. Похищение детей. Как в Америке. В Чикаго, например. Газеты надо читать. Мы похитили вашу Катьку.
У бедной женщины почти остановилось сердце.
- Зачем?..
- В обмен на мальца. Поняла, старая? Отдадите нам мальца, - получите назад Катьку.
- К... какого еще мальца?..
- Ну этого... Смита или Шурика, как там вы его зовете. Я уже сказал твоему сыночку. Сегодня в 18.00 в Пионерском парке положите его на третью лавочку справа от входа, и тогда через час ваша внучка прибежит домой, А Шурика мы вернем вам через три года. Поняла? Втолкуй своему сыночку как следует. Да не вздумайте заявлять в милицию. Ваш телефон я подключил к специальному аппарату и подслушиваю, за домом мы следим. Если что заметим подозрительное - чик, чик, и нету вашей Катьки. Видела небось заграничные фильмы? Киппэнинг. Поняла, старая? А теперь, как говорят в Америке, гуд бай. До встречи на скамеечке!