В трубке послышались частые гудки. На какое-то время Варвара Игнатьевна потеряла сознание. Потом она очнулась, но тут схватило сердце. Бедная женщина дотянулась до кармана халата, достала валидол, положила под язык...
Сердце медленно, неохотно отпустило, но билось неровно, с перебоями. Слегка пошатываясь, Варвара Игнатьевна направилась в спальню.
Отец с сыном сидели за столом и пили "Портвейн-72".
Перед Геннадием Онуфриевичем стоял пустой стакан, на его бледном лбу выступили крупные капли пота.
- Во им! - говорил сын заплетающимся языком и показывал в сторону окна фигу. - Ничем они меня не возьмут. Пусть хоть руки-ноги поотрезают, а все равно не возьмут.
- Что ж с девочкой-то будет? - спрашивал отец, не слушая сына. - Что с ней будет, а?
- Смит им потребовался... Ишь ты, чего захотели!
Ученый дрожал, из его глаз катились слезы. Страдания других всегда придают женщинам силы. Варвара Игнатьевна подхватила сына под руки и уложила на кушетку, где он обычно спал.
- Отдохни, сынок... До шести есть еще время. Может, чего придумаем...
- Не отдам! - пробормотал ученый... - Мать, Принеси шпагат, там, в столе... Теперь привяжи к ноге Смита... Давай конец сюда...
Геннадий Онуфриевич обмотал конец веревки вокруг кисти, успокоился и сразу заснул. Деды удалились на кухню посовещаться, что же делать.
Выхода было три.
1. Отдать Шурика, получить взамен Катю.
2. Не отдавать Шурика, потерять Катю.
3. Заявить в милицию. Риск для жизни Кати. Все три выхода не годились.
И тут Онуфрий Степанович придумал четвертый выход.
Четвертый выход был авантюрным и довольно опасным, но больше никаких выходов не предвиделось, и старики, обсудив план в деталях, в конце концов остановились на нем.
Времени было в обрез. До встречи в Пионерском парке оставалось около двух часов, и дед с бабкой принялись лихорадочно готовиться к встрече с похитителями.
Лето было в самом разгаре, но уже где-то далеко-далеко, за реками, полями угадывалась осень. Пионерский парк, залитый жарким послеобеденным солнцем, был настоян запахами лета: запахами сухой травы под липами, высушенной, пыльной коры деревьев, разогретого асфальта, звонкого голубого неба. Горячий ветер рыскал по аллеям, то усиливая, то глуша городские звуки. Он звал сесть на электричку и умчаться в жаркие поля, кое-где уже сжатые, покрытые копнами, в которых снуют перепела, или со стеной сильно, терпко пахнущего хлеба; умчаться в стройный, словно звенящий сосновый лес с ползающими фигурными тенями; искупаться в прозрачной, холодной воде речки, затерявшейся в хлебах и траве...
Но вместе с тем ветер пах уже холодными ночами, легкой гнилью кленовых листьев, летящей над сизыми кустами терновника паутиной...
Старики присели на третью лавочку справа от входа, положили рядом с собой сверток, бутылочку с молоком, погремушку и притихли.
Давно они уже не сидели рядом, вот так, бок обок...
Давно, может быть, с юности... Чтобы шелестел пахнущий летом ветер, звенело над головой голубое небо...
- Эх, старуха, - сказал Онуфрий Степанович. - Жизнь-то прошла... А умирать не хочется... Вот так жил бы да жил лет еще сто. Только в деревню, домой тянет... В лесу хочу умереть аль уж на худой конец на огороде.
- Ну, старый, чегой-то ты о смерти заговорил? Я ее еще не чую. Как почую, так и уедем умирать в деревню. Не тут же богу душу отдавать. Тут и в квартиру-то гроб нести не хотят. Отпевают прямо в морге, а потом прямиком... А кладбище... Тьфу! За сто километров от города, ни деревца, ни скамейки. Как поле... Поле могил. И проведать кто захочет, так не осмелится - день добираться надо.
- Ладно, старая, и ты завелась. Давай посидим, помолчим. Хорошо-то как.
- Внучонка еще надо на ноги поставить. Может, на свадьбе погуляем.
- Лишь бы нашим вырос.
- Вырастет... Кровь-то своя...
- Дотянем до свадьбы, старая?
- А что? И дотянем...
Вдруг кто-то почувствовался у них за спиной.
- Дотянете, если будете меня слушаться.
Они разом оглянулись. Рядом с ними стоял хорошо одетый мужчина в летнем светлом костюме и в белой модной фуражке с золотым якорьком. Лицо и голос мужчины показались знакомыми Варваре Игнатьевне. Она пригляделась более внимательно.
Это был Полушеф!
- Я вижу, вы принесли товар? - Курдюков кивнул на сверток...
- Да...
- С согласия родителя или выкрали?
- Выкрали.
- Как же это вам удалось?
- Подпоили.
- Ишь ты, - Шеф был удовлетворен. - Ну молодцы.
Федор Иванович стал обходить скамейку, потирая руки, очевидно, намереваясь поскорее взять и унести Шурика-Смита, но тут Онуфрий Степанович решительно преградил ему дорогу.
- Минуточку, молодой человек, а как же с девочкой?
- Как и договорились, девочка придет домой через час.
- А если не придет?
- Вот еще. Даю слово.
- Слово бандита? Полушеф усмехнулся.
- Киппэнинг строится на взаимном доверии. Например, в Америке... В Чикаго...
- Ну тут тебе не Чикаго. И славу богу, а то тебя бы не было в живых. Значит, так. Ты приводишь нам внучку и получаешь Шурика. Здесь, на этом месте.
- А если вы схватите девчонку и мальца не отдадите? Не полезу же я драться при всех.
- Ну, решай сам. Иначе мы не согласны. Федор Иванович задумался.
- Ладно. Так уж и быть. Приведу вам девчонку. Только она сядет на том конце сквера. Малец будет лежать на этом конце. Мы встречаемся посередине, потом расходимся и забираем каждый свое. Идет?
- Идет, - сказал Онуфрий Степанович.
- На три года забираешь? - спросила Варвара Игнатьевна.
- На три. Сохраним в целости, не сомневайтесь. Уход первоклассный.
- А по-русски-то он будет говорить? - спросил Онуфрий Степанович.
Шеф покачал головой.
- Нет. Только на древнеегипетском. И будет знать клинопись.
- Из огня да в полымя, - вздохнула Варвара Игнатьевна.
- Не говорите, не говорите, - сразу возбудился Федор Иванович. - Знать древнеегипетский и клинопись в три года... Это я вам скажу... Это не каждый даже древнеегиптянин мог...
- Да на черта... - начала было Варвара Игнатьевна, но муж дернул ее за рукав.
- Ну это дело ихнее... Я насчет другого хочу спросить. Расписочку-то надо бы, молодой человек.
- Никаких расписочек! - вскинулся Федор Иванович. - Все на взаимном доверии. Не забывайте - киппэнинг! В Чикаго, например...