Федор Иванович задумался.
– Ладно. Так уж и быть. Приведу вам девчонку. Только она сядет на том конце сквера. Малец будет лежать на этом конце. Мы встречаемся посередине, потом расходимся и забираем каждый свое. Идет?
– Идет, – сказал Онуфрий Степанович.
– На три года забираешь? – спросила Варвара Игнатьевна.
– На три. Сохраним в целости, не сомневайтесь. Уход первоклассный.
– А по-русски-то он будет говорить? – спросил Онуфрий Степанович.
Шеф покачал головой.
– Нет. Только на древнеегипетском. И будет знать клинопись.
– Из огня да в полымя, – вздохнула Варвара Игнатьевна.
– Не говорите, не говорите, – сразу возбудился Федор Иванович. – Знать древнеегипетский и клинопись в три года… Это я вам скажу… Это не каждый даже древнеегиптянин мог…
– Да на черта… – начала было Варвара Игнатьевна, но муж дернул ее за рукав.
– Ну это дело ихнее… Я насчет другого хочу спросить. Расписочку-то надо бы, молодой человек.
– Никаких расписочек! – вскинулся Федор Иванович. – Все на взаимном доверии. Не забывайте – киппэнинг! В Чикаго, например…
– Радуйся, что ты не в Чикаго.
– Ребеночек-то, я вижу, спокойный. Все спит…
– А чего ж ему не спать? Уроки выучил, молока напился, и спи себе на здоровье.
– Умный… Так я пошел за девчонкой. Она здесь, неподалеку.
– Иди, голубчик, иди.
– Взглянуть-то на него хоть можно? – Шефу, видно, не терпелось прямо сейчас начать преподавать древнеегипетский и клинопись.
– Чего на него глядеть? – проворчала Варвара Игнатьевна. – Еще разбудишь… чистоту опыта нарушишь… Вакуумну ванну пробьешь. Слыхал про такое? У тебя ведь тоже ему русский знать не полагается?
– Да, вы правы…
Федор Иванович поправил фуражку с золотыми якорьками.
– А кто в трубку хрипел? – спросила, не удержавшись, Варвара Игнатьевна.
– Да там… один… – замялся Курдюков.
– Грубил.
– Это за ним замечается… Грубоват…
– Голос пакостный какой-то…
– Простудился он. Мороженого много съел… Ну так я пошел…
– С богом.
Полушеф нерешительно двинулся по аллее, потом оглянулся, словно колеблясь, уйти или остаться, но потом все же пересилил себя и зашагал к выходу.
Старики опять присели на скамейку. Сверток не подавал признаков жизни.
– Как думаешь, не учуял чего? – спросил Онуфрий Степанович.
– Да вроде нет. Не до того ему. От жадности аж трясет всего, как пьяницу.
Ровно через полчаса на другом конце сквера показался Федор Иванович. Рядом с ним шла девочка в легком платьице. Старики стали подслеповато всматриваться, вытянув шеи, как гуси.
– Катька! – ахнула Варвара Игнатьевна.
– Она! – подтвердил Онуфрий Степанович.
Полушеф усадил девочку на скамейку, а сам быстрым шагом направился к старикам.
– На середину! – закричал он голосом, каким раньше, наверно, кричали: «К барьеру!» на дуэлях.
Старики трусцой побежали по дорожке, оставив на скамейке Шурика-Смита, бутылочку с молоком и погремушку. Тяжело дыша, они разминулись с тоже почти бежавшим Курдюковым, который кряхтел и отдувался – сразу чувствовался кабинетный человек.
Каждая сторона пыталась как можно быстрее достичь своего.
Полушеф прибавил скорости и, так как он был все-таки помоложе, первым добежал до своей добычи. Почти на бегу он подхватил Шурика-Смита, прижал к себе и помчался к выходу. Под ноги Полушефу попала бутылочка с молоком. Но клинописец даже не заметил ее, раздавил, забрызгав свои брюки.
Чем ближе старики подбегали к девочке, тем более странным казалось ее поведение. Девочка никак не реагировала на махавших руками и улыбавшихся дедов. Более того, она даже, как им показалось, смотрела на них с некоторым удивлением. Потом, когда Варвара Игнатьевна и Онуфрий Степанович свернули с дорожки и кинулись к своей внучке, девочка в испуге привстала и вдруг припустила от них во все лопатки.
Только тут старики сообразили, что их обманули. Девочка была выше их Кати, и походка совсем другая, и цвет платья другой. Подвела проклятая близорукость!
– Ах, негодяй! – воскликнул Онуфрий Степанович, останавливаясь и тяжело дыша.
– На мякине провел старых дураков! – тяжело передвигая ноги, Варвара Игнатьевна еле дотащилась до скамейки и тяжело рухнула на нее.
В это время с дальнего конца сквера донесся громкий вопль. Повернув головы, старики с торжествующей улыбкой наблюдали за тем, как клинописец рвал на части сверток, который только что бережно прижимал к груди, и бросал его части в урну.
– Гнусные подлецы! – донеслись до стариков ругательства ученого.
Затем Полушеф поднял руку и погрозил кулаком в сторону Варвары Игнатьевны и Онуфрия Степановича.
– Ну, погоди! – крикнул он совсем как волк в одноименном кинофильме.
Затем его заслонила толпа туристов с фотоаппаратами.
– Пойдем заберем пеленки и заготовки, – сказал Онуфрий Степанович. – Надо же – две дуги на мерзавца перевел.
Так, тщательно продуманная операция закончилась ничем. Каждый остался при своих интересах.
Остаток дня грустные старики просидели у телефона. Они не сомневались, что Полушеф позвонит. Вскоре действительно раздался звонок.
– Алле! – схватила трубку Варвара Игнатьевна.
– Это ты, старая перечница? – послышался тот же придушенный мерзкий голос, что и прошлый раз. – Играть с нами в кошки-мышки вздумали? Да я из вашей Катьки… отбивную сейчас сделаю. Поняла? А потом, что останется, в реке утоплю. Поняла, старая карга? Я знаю одну глубокую яму…
Помертвевшими пальцами, чтобы не слышать больше ужасные слова, Варвара Игнатьевна положила трубку на рычаг. Но телефон зазвонил опять. Старая женщина едва нашла в себе силы взять трубку. На этот раз звонил Курдюков.
– Извините, ради бога, Варвара Игнатьевна, – начал клинописец вежливо. – Это мой помощник прорвался. Он очень нервный. Его расстроила неудача. Он не ожидал от вас такого коварства. Да и я, честно говоря, не предполагал в вас столько фантазии. Даже растерялся, ей-богу. Молодцы. Такая… чисто гангстерская смекалка. Наверно, заграничных фильмов насмотрелись? Ну ладно. Что было, то было. Прошляпил – сам виноват. Мне, правда, сразу этот неподвижный сверток подозрительным показался, но успокоил ваш пришибленный вид. Прямо как профессиональные гангстеры. Хвала вам и честь. Простите, никак не могу успокоиться. Если бы это было в Чикаго, вас давно бы свезли в морг.
Ну ладно, давайте о деле потолкуем. За девочку вы не беспокойтесь. Она жива, здорова, у нее полно забав, плавательный бассейн и так далее. Девчонка просто в восторге. Очень оригинальная, между прочим.
Ради бога, только не делайте глупости – не заявляйте в милицию. Сам я не сторонник насилия, но мой помощник… Он воспитан на зарубежных детективах… Вы меня понимаете? Я даже предположить не могу, что он может сделать, если узнает про милицию. Он вспыльчивый человек. Так что лучше не надо. Хорошо?
Младенца я все равно украду. Как? Пока еще не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Что-нибудь на грани фантастики. Чтобы уж наверняка. Вы меня понимаете? Я вас сначала недооценил и поэтому действовал очень примитивно. Но теперь… Так что считайте, что младенца у вас нет.
Давайте будем думать о вашей выгоде. Что вам выгодно и что невыгодно? Сейчас вы потеряли внучку и скоро не будете иметь внука. Потому что с самого начала вы ведете себя неблагоразумно. Если вы будете вести себя благоразумно, через два часа к вам приедет внучка, а через три года вы получите внука. Да какого внука! Умеющего разговаривать на древнеегипетском и знающего клинопись!
Что это значит? Это значит, что в пятнадцать лет он станет профессором, в двадцать академиком! Вы меня понимаете? А что такое три года? Ничего! Тьфу! Вы должны радоваться, что так поворачивается дело.
Я вас не буду торопить, дам время подумать. Наверно, вы придете к мысли, что девочке как-нибудь удастся вырваться, или она объявит голодовку, или начнет умирать с тоски по вас, или чего-нибудь еще в гаком роде. Так вот: ничего этого не будет. Заверяю вас. Ей у меня неплохо. И домой она не торопится. Не верите? Скоро поверите. Я дам вам поговорить с ней по телефону. И не один раз. Чувствую, как вы встрепенулись, как голова ваша наполнилась всяческими планами. Выбросьте все! У меня есть параллельный аппарат, и я буду слышать каждое слово. Разрешаю разговаривать обо всем, кроме двух моментов. Первый: звать внучку домой. Второй: попытаться выяснить ее местонахождение. Правда, несложно запомнить? Если я услышу хотя бы намек на эти темы, я тут же прерываю разговор, и больше вы никогда не услышите голоса своей дорогой внучки. Вы поняли меня?