Эксперимент
Так уж сложилось, что Павел Андреевич Верёвкин был единственным непьющим мужиком на всю Колупаевку. Это не значит, что остальные поголовно бухали, а Верёвкин за сорок пять лет капли в рот не брал. Брал, конечно! Ещё как брал. Бывало, так закинет Павел Андреевич за воротник, что находили его только под утро в глубоком обмороке где-нибудь в канаве. Только то раньше было, пока в него молния с похмелья не ударила. А после того, как молния ударила – ни-ни. Совсем!
Говорил Верёвкин, что после удара на том свете побывал и такое видел, что и рассказывать страшно. Охали от его слов люди, головами качали. Старались показать, как им не всё равно, как они ему сочувствуют и верят, да только каждый при этом про своё личное думал. Одни за спиной пальцем у виска крутили, другим – напротив, боязно делалось. Мол, как же нам грешным будет на том свете, ежели Верёвкин этот не врёт, и он – «тот свет» этот – и правда где-то там есть? Вдруг там и правда черти или ещё кто похужее обитает? Кто ж знает… Верёвкин-то ничего более про «тот свет» не рассказывает. Думали они так, и с тоски опрокидывали вовнутрь кто пятьдесят, а кто и все двести.
Соберутся, бывало, родственники или односельчане поминки справлять или свадьбу чью-нибудь праздновать, разоденутся в красивое, мужики в сапоги помытые обуются, бабы накрасятся как на танцы, и ну давай самогонкой линзы заливать. Мужики между собой пьют, иногда даже тосты говорят за будущие успехи одиннадцатой пятилетки, а на непьющего соседа внимания не кажут. Вроде как брезгуют с непьющим радостями делиться. Игнорируют, значит. А Павел Андреевич сидит в уголочке тихонько… маленький, щупленький, плешивенький, улыбается умилённо и слезу из левого глаза выдавливает. Вот, мол, как хорошо некоторым на этом свете живётся. Вот как радуются они, гуляют и ничего плохого им от этого не делается. Повезло!
Терпел Павел Андреевич и старательно думал о том, что на утро всем этим людям плохо сделается, и только он один по Колупаевке будет петухом ходить, опухшим соседям улыбаться и, в знак приветствия, кивать налево и направо. Не со зла он так думал, не злорадствовал. Просто тешил себя так, успокаивал. На том и держался.
А ещё у Павла Андреевича жена была – Любаленька. Дородная баба. Крупная. Кровь с молоком! Качественная баба, хоть и не красавица.
Гордилась Любаленька недюжинной способностью благоверного к трезвости, и при любом удобстве не брезговала напомнить о том бабам-подругам. Мол, их-то мужики – вон, бухают, как не в себя, а мой-то – вон как! Непьющий! Сам не пьет, и другим по-человечьи жить не мешает. Молодец!
За это бабы недолюбливали Любаленьку. Всячески обзывали за спиной паскудой, но в глаза плохо никогда не говорили. Боялись, что по морде дать может. Да и знали в глубине души, что права подруга, просто признать истину духу не хватало. Делалось от этого бабам горько, потому и паскудили Любаленьку по чём зря. Но только за глазами! А в глаза не паскудили – боялись. Потому как крупная была.
А еще у Верёвкиных дети были – Юля и Серёжа. Тоже, значит, Верёвкины. Серёжа к тому времени уже вырос, возмужал и съехал в город в механический техникум поступать, на сварщика. На сварщика не взяли, зато взяли на токаря, чем весьма огорчили Павла Андреевича, потому как тот уж пятый год спал и видел сына сварщиком четвертого разряда в местном совхозе имени товарища Мичурина. Зато Серёжа не огорчился, а наоборот обрадовался, потому как токари в совхозе были без надобности, а нужны были только на заводах в городе. А он на завод хотел, чтобы в городе жить.
Так смог Верёвкин-младший вырваться из деревенской глуши в областной центр со всеми удобствами и перспективой устроиться городским человеком. Жил в общежитии третий год, иногда разживался харчами у родителей и снова в город возвращался.
Юля же росла умницей, красавицей и завидной невестой. Бегали к ней, к десятикласснице, женихи местные с прыщавыми физиономиями и на мопедах «Верховина». Да только девочка всем отказывала, мечтала тоже в город перебраться, завидовала брату и ждала, когда сможет так же веселиться в общежитии какого-нибудь ПТУ. Уж там-то жизнь вольная заворожит, закружит! И украдет её какой-нибудь принц голубоглазый без прыщей и в джинсах, и увезёт далеко-далеко, если не на белой «Волге», то хотя бы на красных «Жигулях» с тонированными окнами.
Так и жили супруги Верёвкины неспешно: ни мужики с ними особо не знались, ни бабы большой радости не выказывали, ни даже собственные дети большой любви не питали. Зато промеж собой были счастливы и дружны супруги Верёвкины, как дельфин с русалкой, но только без хвостов.
Так бы и жили душа в душу, только дёрнула как-то нечистая Павла Андреевича на рыбалку пойти. Точнее дернула-то, как раз, не нечистая, а обычный сосед Верёвкинский – Василий Степанович Червяков, местный дачник, бывший мастер сушильного цеха табачной фабрики. Это он на рыбалку Павла Андреевича дёрнул, а не нечистая. Наплёл что-то про индейцев майя, про лунный календарь, про то, что клевать будет обязательно. Верёвкин ничего не понял, но всё равно согласился, чтоб не быть дураком.