Мир будущего, по мнению Джеффа Малгана, будет состоять из взаимоуважения, любви, умеренности, рачительности, сотрудничества, справедливых обменов. Хотя преимущества капитала и рынков также будут подлежать разумному использованию, а хищническая сторона капитализма нивелируется. Но под самый финал книги эта утопия (по поводу жанра утопии автор вообще отзывается с большой похвалой) кончается и замещается едва ли не антиутопией, по крайней мере в понимании рецензента. И одновременно острым и любопытным наблюдением: «Линия горизонта — простейший тест, позволяющий оценить, что именно ценит общество… Несколько столетий назад самыми величественными строениями по всему миру были крепости, церкви и храмы». Затем последовали дворцы, за ними — вокзалы и музеи: «Но к концу ХХ века самыми высокими строениями стали банки… что придет им на смену? Большие дворцы развлечений, казино или спортивные стадионы? Университеты и художественные галереи? Водонапорные башни, висячие сады и вертикальные фермы? Или, возможно (как во многих голливудских фильмах), биотехнологические империи?»
Образ мира, в котором предметом поклонения или движущей силой являются дворцы развлечений, казино и концерны, владеющие патентами на технологии генной инженерии, пусть и дополненный «вертикальными фермами» и университетами, опровергает, случайно или намеренно, весь пафос предыдущих глав о «кооперации и эмпатии», «идеальных сообществах», «капитале-слуге», «культивировании вдумчивости» и о времени, а не о деньгах как цели экономической жизни. Зачем оно будет нужно, это время? Чтобы предаться гедонизму в оболочке тела с улучшенными генами, которое позволит предаваться развлечениям так долго, как сегодня никто не выдержит, отправившись затем, чтобы отдать дань культу вдумчивости, на занятия в университет?
Преобладают хищники
Постановка целей явно лежит за пределами — нет, не возможностей автора, а самого капитализма. Не будем и мы фантазировать по этому поводу. Вернемся к тому, в чем капитализм, казалось бы, силен, — к механизмам.
Автор последовательно ставит под сомнение применимость всех традиционно упоминаемых в качестве панацеи способов повышения благосостояния и экономического роста, а именно: концентрации капитала, инвестиций (тезис «больше вложений — большая отдача», с уже упомянутыми примерами СССР и Японии); того, что к экономическому росту может привести хорошее образование; роли культуры (кальвинистской, конфуцианской, американской, предпринимательской); акцента на институтах с верховенством закона и отлаженными рынками: этому противоречит пример Китая, а вместе с Индией они не вписываются в канон несовместимости быстрого и устойчивого роста с коррупцией; якобы определяющей роли интеллектуальной собственности (Малган отдает приоритет «просачиванию» идей); коммерциализации университетских исследований.
Конечно, абсолютных объяснений роста действительно не бывает. Но автор идет несколько дальше, ставя под вопрос универсальность законов экономики, споря здесь с бывшим министром финансов США Ларри Саммерсом. Наверное, с этим можно согласиться как с отрицанием тупого, но оттого не менее популярного тезиса, что что-то должно работать одинаково всегда и везде, вне зависимости от конкретной ситуации. Более благосклонен он к технологическому объяснению.
Джефф Малган рассказывает о длинных волнах перемен: «Русский экономист Николай Кондратьев предложил длинные циклы продолжительностью 50 лет», однако, как и многих макроэкономистов, по сей день сомневающихся в существовании кондратьевских циклов, ему не удалось убедить и Сталина: «Он казнил Кондратьева» (историческому материализму, заметим, лишние циклы были просто ни к чему). «Но Йозеф Шумпетер в своей, вероятно, самой выдающейся работе “Теория экономических циклов”, построенной на идеях Кондратьева, показывает, что капитализм следовал регулярному ритму, в котором концентрация технологических достижений, ведущих к всплеску инноваций, в свою очередь приводила к всплеску индустрий». И далее: «Большинство авторов соглашается с приблизительной периодизацией, состоящей из пяти циклов»: исходная промышленная революция 1770-х годов, затем пар и железные дороги, затем сталь, электричество и тяжелое машиностроение, потом нефть, автомобили и массовое производство и «наконец эпоха информации и телекоммуникаций после 1970-х гг.; согласно этой точке зрения, мы сейчас находимся в поворотной точке “пятого кондратьевского цикла”, в котором вклад компьютеров и сетей начинает сходить на нет».