СССР как классовое общество
Один из разделов книги так и называется: «Неужели опять классовый анализ?». И оказывается, что изучение социальных расколов в Советском Союзе аналитически более продуктивно, чем изучение расколов этнических. Вопреки собственной пропаганде СССР был обществом с господствующим классом номенклатуры, средним классом (инженеры, врачи, ученые и т. д.), огромным по численности пролетариатом. Перестройка как раз и стала попыткой реформистского крыла номенклатуры заключить альянс со средним классом и верхней, наиболее квалифицированной стратой класса рабочего. Дерлугьян называет несколько причин ее провала.
Во-первых, в СССР не существовало институтов классовой солидарности. В этом смысле он попал в ловушку собственной пропаганды. «Первое в мире государство рабочих и крестьян» само себя считало выразителем классовых интересов пролетариата и не допускало, чтобы они выражались еще какими-либо институтами. Классовая борьба как таковая не исчезла, но не получила политической площадки. Она выродилась в молчаливое сопротивление рабочих попыткам номенклатуры требовать от них большего труда, в духе описанной Джеймсом Скоттом «силы слабого». Советская власть — особенно после нескольких столкновений с собственным рабочим классом, самым ярким из которых стал расстрел демонстрации в Новочеркасске, — была вынуждена покупать лояльность населения, строя на нефтедоллары свой аналог общества потребления.
Георгий Дерлугьян рассказал о распаде СССР так, как никто до него не сумел
Во-вторых, советский средний класс, в отличие от западного, критически зависел от государства: ученые, юристы, врачи были такими же пролетариями, как и рабочие. По итогам перелома 1968 года, когда руководство СССР окончательно свернуло все «оттепельные» эксперименты, советская интеллигенция оказалась в изоляции от советского пролетариата. И в отличие, скажем, от Польши так и не смогла преодолеть эту изоляцию. К началу перестройки интеллигенция обладала большим публичным авторитетом, но совсем не имела сетей поддержки по стране, «вертикальных» структур солидарности.
В-третьих, советская номенклатура, с ее кастовостью и блатом, сама по себе не была чем-то из ряда вон выходящим в своей порочности. Высшая бюрократия крупных современных государств устроена похожим образом. Российская публика зачастую смотрит на «заграницу» взглядом туриста, профессор же Чикагского университета от этой оптической иллюзии избавлен: «Всякому, кто в достаточной мере знаком как с американскими школами бизнеса, так и с партшколами поздней советской эры, эти два типа учреждений могут показаться до гротескного похожими». Советская проблема заключалась в том, что не существовало инструментов контроля над государственным и хозяйственным аппаратом, автономных от самого этого аппарата. Сталинский террористический инструментарий контроля был демонтирован, эксцентричный Хрущев сплавлен на пенсию, реформаторские настроения в обществе подавлены — и это стало исторической победой номенклатуры и историческим поражением СССР: «Парадокс брежневизма в том, что боязнь отпустить вожжи обернулась потерей управляемости».
Наконец, Дерлугьян описывает еще один класс, появившийся на сцене в тот момент, когда разразились кровавые конфликты. Вслед за Пьером Бурдье он называет его субпролетариатом. Это своего рода слободской класс, вчерашние крестьяне, так и не ставшие горожанами, вовлеченные в случайные заработки и (или) теневую экономику, обладающие своеобразным «уличным» кодексом поведения. Пример: молодые обитатели позднесоветских Люберец или Набережных Челнов. Именно они стали главной ударной силой кровавых конфликтов на постсоветском пространстве, когда насилие было легитимировано националистической идеологией. На Кавказе, с его низкой урбанизацией и высокой рождаемостью в крестьянских семьях, субпролетариата оказалось много.
Исход перестройки в регионах СССР зависел от конфигурации классовых сил. В Прибалтике номенклатура объединилась с националистической интеллигенцией и взяла курс на интеграцию с Западом. На Кавказе к этому альянсу добавился субпролетариат, создав своеобразный вызов интеллигенции и номенклатуре. Его взрывная сила была направлена на войны. Отчасти для того, чтобы полудеревенские пассионарии не натворили нехороших дел дома.