Выбрать главу

Главный упрек Паламы его оппонентам сводится к тому, что они не признают коренного различия между познанием во Христе и естественным познанием, доступным и эллинским философам древности, для которых само Откровение — всего лишь высшая ступень одного и того же процесса познания…

Для Паламы знание Бога “во Христе” не есть ни “чувственный опыт” (хотя чувства, “материя” участвуют в восприятии Божественной жизни), ни “субъективное озарение”, а целостное восприятие , не определимое категориями, установленными греческими философами, которые христианской веры не знали и не могли знать».

Целостное восприятие! Вот ключевое понятие спора, вот что так претит Варлааму. Будто бы рациональному разделению веры и знания противопоставляется идея достижения цельности без разложения, расчленения. Предполагается, что сама природа цельности, целостного восприятия, постигаемой богопознанием, такова, что она не подлежит рациональному анализу-расчленению.

Великий российско-американский социолог Питирим Сорокин

Запад вступил в Предвозрождение, впереди — грандиозная эпоха чувственной (по Питириму Сорокину) культуры, расцвет наук и производительных сил. Запад начинает вытеснять богопознание на обочину интеллектуальной и социальной жизни в пользу рациональной философии. Западу нужен «анализ-синтез», Западу нужны рациональные инструменты, Запад начинает отходить от Бога. «Калабрийский монах Варлаам привез с Запада не влияние католичества как такового, а основные принципы секуляризации культуры, связанные с итальянским Возрождением», — пишет о. Иоанн Мейендорф.

По-видимому, в Византии это хорошо понимали. Однако Промысел звал к бескомпромиссности: решения Соборов 1341 и 1351 годов провозглашали первенство религиозного познания над политикой и даже над национальными интересами. Те, кто принимал эти решения, осознавали, что Византия как государственное образование гибнет, империя обречена; они хотели сохранить и передать нечто более важное, чем государственные институты, армия или право, они хотели передать византийское понимание богоустроенного мира.

Так мистическая практика монахов-исихастов не только породила сложнейшую богословскую дискуссию, но и привела к созданию новой политической идеологии.

Византия и Россия

Что приняла наша страна от Византии в целом и исихазма в частности?

Конечно, это известная всем идеологическая и политическая концепция «Москва — Третий Рим». После падения Византии в 1453 году и дальнейшей экспансии османов, покоривших все православные территории на Балканах, Россия осталась единственной независимой православной страной. Удивительна смелость, если не сказать дерзость, с которой была провозглашена столь претенциозная концепция. Действительно, вспомним, что представляла собой Россия в конце XV — начале XVI века. На западе — захваченный литовскими войсками Смоленск, на юге — граница по Ельцу, 350 км от Москвы. Тем не менее лидеры этой не слишком сильной, где-то на задворках Европы расположенной страны считают возможным объявить о решении глобальной задачи — сохранении православия.

Ранее, за век до того, возвышается фигура Сергия Радонежского, по мнению историков исихаста, сделавшего необычайно много и для Русской церкви, и для государства. Полагают, что идеология Сергия Радонежского сформировала новую великорусскую нацию.

Примерно в то же время работали два великих русских живописца — Феофан Грек и Андрей Рублев. Историки уверены, что оба они были исихастами.

Роспись Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря. Псков. 30–40 годы XII века. Византийская работа отличного качества, аналогов в России нет

Почти все русские религиозные философы XIX — начала XX века в той или иной степени развивали идеи исихастского толка. Соборность, всеединство, богочеловечество, русский космизм — эти понятия и концепции уходят корнями в средневековый исихазм. Владимир Соловьев, безусловный лидер русской философии XIX века, с новой силой возобновивший религиозную философскую дискуссию, оказал влияние на многих русских мыслителей: Булгакова, Бердяева, Флоренского, Франка, Трубецких. Соловьев предложил Достоевскому образ Алеши в «Братьях Карамазовых».