С другой стороны, и Ф. Э. Дзержинский по занимаемой им должности никак не может быть сравнен с монархами (вообще с первыми лицами) прошлого. Известность он приобрел как первый начальник советской тайной (впрочем, даже не очень тайной, красный террор был весьма и весьма явным) полиции ВЧК-ОГПУ. Не сказать чтобы властители прошлого не нуждались в карательных органах. Преображенский приказ при Петре I, Тайная канцелярия и Тайная экспедиция при его преемниках тоже были не самыми гуманными учреждениями, однако памятники Ф. Ю. Ромодановскому (и даже екатерининскому сподвижнику С. И. Шешковскому) все же трудно себе представить.
Рассказы о деятельности Ф. Э. Дзержинского по борьбе (вполне похвальной) с детской беспризорностью несколько напоминают стишок «Дедушка Ленин влюблен был в детей. // “Где твои папа и мама, Андрей?” // “Папа расстрелян, а мама в ЧК”. // Долго Ильич утешал паренька». Не видеть некоторой причинно-следственной связи между красным террором и детской беспризорностью — для этого нужно обладать весьма специфическим зрением.
Г. Л. Скуратов-Бельский (Малюта) был мужественным воином и пал на войне честно, как солдат, но в памяти народной он оказался отмечен не этим. Точно так же, как памятник Ф. Э. Дзержинскому, стоявший на Лубянке, не мог не ассоциироваться с возвышенным учреждением и еще в 70-е гг. на жаргоне московских таксистов назывался пугалом. Народная память — она такая.
Поэтому приобщаться к парижскому шику эпохи Реставрации, начиная шик с начальника тайной полиции, вряд ли стоит. В культуре таких прецедентов нет.