— Нет вам, Ида, работы на данный отрезок времени… — Я поворачиваюсь к Гороховской. В полутьме машины ее глаза влажно блестят, в них отражаются бегущие навстречу уличные огни.
— Вот уж нисколько не жалею, — усмехается Ида. — По мне, чем меньше моей работы, тем лучше.
И по мне тоже. И по Кондакову тоже. И по всем, кто носит нашу форму цвета маренго… Мы радуемся, когда у нас мало работы, да и вообще, если разобраться основательно, мы и работаем ради того, чтобы когда-нибудь наши романтические специальности стали бы никому не нужными, а мы сами с радостью превратились бы в безработных. Однако пока этого что-то не предвидится.
У стеклянных дверей подъезда стоит милиционер. Уже хорошо. По охране места происшествия вообще можно судить о работе местного отдела, о его выучке. Перекрыть входы и выходы, уберечь место происшествия от зевак, оставить само происшествие в тайне, если возможно, — все это может иметь решающее значение при расследовании.
Кондаков на минуту задерживается в толпе, возбужденно шумящей на тротуаре.
— Вас попрошу и вас, — говорит Кондаков пожилой женщине с авоськой и мужчине в кепке. — В качестве понятых. Много времени мы у вас не займем…
— Ну да, — говорит мужчина в кепке и пытается ретироваться. — А потом таскать будете…
— Вы видели, как было дело? — спрашивает Кондаков. — Вы свидетель?
— Н-нет, откуда же, — мужчина подымает плечи. — Я только что подошел…
— Тогда зачем же мы, как вы выражаетесь, таскать вас будем? — терпеливо говорит Кондаков. — Будете присутствовать при осмотре места происшествия в качестве понятого.
— Это можно, — решается мужчина.
— Минут десять никого не пускайте. Даже жильцов, — приказывает Кондаков милиционеру. — Какой этаж?
— Шестой, — козыряет милиционер. — Лифт наверху, так что вам придется пешком. Наши из отдела уже там.
— Вот и прекрасно, — говорит Кондаков и, широко шагая, направляется к лестнице. Мы спешим за ним.
На площадке шестого этажа стоит раскрытая кабина лифта. Ярко горящая в кабине лампа освещает лакированные, уже слегка обшарпанные стенки лифта и широкую полосу крови на линолеуме пола. Еще одна лужа на кафеле площадки.
Одна из двух дверей, выходящих на площадку, распахнута. В дверном проеме лейтенант в форме разговаривает со старушкой в накинутом на плечи пуховом платке. Мы с ходу включаемся в разговор.
— Так вот я и говорю, — старушка охотно начинает свой рассказ сначала. — Сижу это я и смотрю телевизор. А сама все прислушиваюсь, сын должен вот-вот прийти. И все его нет, я уже два раза обед разогревала. Потом слышу, лифт подъехал. Ну, думаю, он. Вставать не стала, у него свои ключи есть. И тут закричал кто-то страшно так, — старушка всхлипнула. — Я, конечно, поднялась и к двери. Быстро не могу, ноги уже не те. По дошла, добралась, открываю дверь. Вижу, лифт стоит раскрытый. А внизу сапожищами кто-то топает, да быстро так, будто со ступеньки на ступеньку перепрыгивает. Далеко уже, поди, на втором этаже. Слышу-то я хорошо, вот только ноги у меня…
Старушка переводит дыхание. Лейтенант быстро строчит что-то на бланке протокола.
— И вдруг вижу, боже ты мой! — старушка неумело крестится. — Из лифта кто-то выползает. У меня так ноги и подкосились. Страсть-то какая! Хочу бежать и не могу. Гляжу, а это Анна Семеновна, она этажом выше нас живет…
— Фамилия ее как? — быстро спрашивает лейтенант.
— Погодите, — останавливает его Кондаков. — Продолжайте, бабуся…
— Так что же, можно и фамилию сказать. Алексеева она будет. Сначала была эта, как ее, Петрищева, а как замуж вышла, стала Алексеева. И вот уже годов восемь как Алексеева. А муж ее…
— Это потом, бабушка! Значит, выползает она из лифта… — терпеливо подсказывает Кондаков.
— Да. А кровищи на ней ужас сколько! Я прямо обмерла. А она мне тихо так, жалобно, — старушка опять всхлипнула, — Позвони, говорит, бабушка, в «скорую помощь». Я к телефону, потом к ней, уж не знаю, как и помочь. Воды хотела дать, а потом думаю, вдруг ей нельзя при положении ее таком… И опять к телефону. Милицию вызвала. А она, Анна Семеновна, значит, так у лифта и сидит. Не трогай, говорит, меня, бабуся, и глаза прикрыла. Тут и «скорая» приехала, враз с милицией.
— Она была в сознании, товарищ… — лейтенант запинается.
— Майор, — говорит Кондаков.
— Товарищ майор…
— Ну?
— В лифт вместе с ней вошел неизвестный мужчина в пыжиковой шапке.
— Точно?
— Раз женщина говорит, значит, точно. Память у них — дай бог! — позволяет себе улыбнуться лейтенант. — Мужчина молодой. Когда поднимались, он вытащил нож и за сумку. Она кричать. Тут он ее и…