Зарудный молчал. Зарудному было жаль Руперта. Хотелось верить каждому его слову. Он сознавал, что верить нельзя, и все равно верил. Достал папиросу, закурил, ломая спички.
Руперт скользнул по нему взглядом и, запрокинув голову, уставился в потолок.
— Дилемма — верить, не верить?
— Да.
— Не ломайте себе голову.
— Почему.
— Не обижайтесь. — Руперт говорил, продолжая глядеть в потолок, — вам этого все равно не понять. И не надо амбиций. Вы человек, я — биоробот. С вашей колокольни — механизм, машина, железка. Так?
— Не совсем.
— Совсем не так. — Руперт вздохнул. — Весь персонал «Надежды» составляют биороботы разного целевого назначения. А чем они отличаются от пассажиров экспресса?
— Согласен. — Иван затянулся и стряхнул пепел. — Они — ничем.
— Понимаю, — кивнул Руперт. — Хотите сказать, я отличаюсь.
— Да.
— Тут особый случай. Они рассчитаны для работы в экспрессе и только. Они — его часть.
— А вы нет?
— А я нет. Я автономен. Могу работать в экспрессе и вне экспресса. Могу вообще обойтись без него. Думаете, более тонкая наладка и все? Нет. Принципиально иной подход. Комманданте, отец Мефодий и все остальные постоянно подключены к электронному мозгу «Надежды». Я же могу рассчитывать только на себя. Говоря языком ваших кибернетиков, — автономная, самопрограммирующаяся, постоянно совершенствующаяся система. Если проще, то меня наделили способностью до всего доходить своим умом и постоянно себя перестраивать.
«А ведь он и в самом деле изменился», — подумал Иван.
— Рад, что вы это заметили. — Руперт принял наконец нормальное положение и повернулся к Ивану лицом. — Пусть темпы вас не смущают. Во-первых, у меня больше возможностей. А во-вторых, время в экспрессе «Надежда» — понятие условное. И вы это уже уразумели. Иначе зачем рваться обратно в свою реальность?
— Значит, это возможно?
— По земным понятиям — нет. Что прошло, то уже история. А историю вспять не воротишь. Другое дело экспресс «Надежда». Здесь все возможно. Дайте-ка и мне папиросу.
— Курите? — удивился Иван.
— Балуюсь. По старой памяти. — Он как заправский курильщик помял папиросу, прикурил от зажженной Иваном спички. — Ну так вот, дорогой мой. Экспресс никуда не движется. Мы стоим на месте и просто-напросто прокручиваем вашу историю. Как видеокассету. В любом направлении. А то, что вы наблюдаете там, — Руперт качнул головой в сторону окна, — вообще ничего общего с реальностью не имеет.
Он затянулся и пустил к потолку гирлянду колечек.
— Возможно, что вам и удастся удрать с экспресса. Человек вы изобретательный и упорства вам не занимать. Но… — Руперт сделал паузу, наблюдая за расплывающимися колечками. — Ничего путного из этого не получится. Экспресс неподвижен. Но история-то движется. Вот и занесет вас куда-нибудь в мезозой, к тираннозаврам. Или в тридцатый век.
— В тридцатый не надо, — сказал Иван. — И у тираннозавров делать нечего. Мне в год одна тысяча девятьсот сорок четвертый надо. Не пойму, что вы за человек, Руперт.
Фраза сорвалась с языка непроизвольно, сама собой. Иван понял ее абсурдность, когда было уже поздно. На лице Руперта промелькнуло подобие улыбки.
— Ладно вам, не смущайтесь. Все правильно. От своих ушел, к вам не пришел. И никогда прийти не смогу.
— Скажите, Руперт, — Иван увел разговор в сторону. — Я один замышляю побег?
Руперт медленно загасил папиросу.
— Миклош Радноти спит и видит то же самое. Знаете, откуда я его выцарапал?
— Догадываюсь.
— Из могилы. За пять секунд до расстрела. — Руперт помолчал. — А он рвется обратно. Зачем? На верную гибель?
— А нельзя… — Иван глотнул, — вернуть его домой, когда война уже кончится?
— Нет. — Руперт покачал головой. — Мы не можем ничего менять в вашей истории. Единственное, что в моих силах, это доставить гибнущего человека сюда, на «Надежду». Или… — Он помолчал. — …Не вмешиваться ни во что.
Иван расстегнул пуговицу на воротнике гимнастерки.
— Ты поможешь ему, Руперт? — он и сам не заметил, как перешел на ты.
— А как бы вы поступили на моем месте? — Их взгляды встретились, и Иван вдруг ощутил острую гложущую боль под левой лопаткой. На миг перехватило дыхание.
— Думаете, легко возвращать человека на верную гибель? — продолжал Руперт. — Такого, как Радноти?