— Да, да, конечно, гражданин, — ответила г-жа Леру, — комната готова, и, если вам угодно последовать за мной, мне доставит истинное удовольствие самой проводить вас туда.
Рене кивнул в ответ и пошел вслед за г-жой Леру, которая поднялась по винтовой лестнице, чтобы сопроводить его в одиннадцатый номер, где он обнаружил две дожидавшиеся его дорожные сумки и деревянный сундук; напротив окна стоял стол с бумагой и чернилами, приготовленный сообразительной хозяйкой: человеку, владевшему двумя столь изящными дорожными сумками и столь надежно запертым сундуком, непременно нужно было писать письма.
— Гражданин будет ужинать внизу или накрыть ему стол в комнате? — спросила г-жа Леру.
Рене припомнил совет матроса, встреченного им в нескольких шагах от Поперечной улицы, без всякой нарочитости порылся в кармане, достал оттуда пригоршню луидоров и положил их на стол.
— Я хочу, чтобы еду подали сюда, — сказал он, — и еду отменную.
— Все будет сделано, сударь, все будет сделано, — с самой прелестной улыбкой ответила г-жа Леру.
— Что ж, дорогая госпожа Леру, тогда распорядитесь пожарче натопить здесь камин, ибо я промок до костей, и подать к пяти часам хороший ужин и два прибора; некий славный малый спросит меня, назвав мое имя Рене, и вы укажете ему мою комнату. Но главное — подайте хорошего вина.
Несколько минут спустя в одиннадцатом номере пылал жаркий огонь.
Едва оставшись один, Рене скинул с себя промокшую насквозь одежду и вынул из дорожной сумки другой набор одежды, похожий на тот, что был разбросан по полу; его новый наряд был скроен аккуратнее, но оставался при этом в самых жестких рамках обычного наряда моряка.
Поскольку гроза пронеслась со скоростью летних бурь, уже спустя несколько минут мостовые просохли, небо вновь обрело свою синеву, и природа, если не считать редкие капли, продолжавшие стекать с бахромчатого края крыш, вновь сделалась лучезарной и расположенной ласкать своих чад, как она это делала до своего приступа гнева. Внезапно послышались громкие крики, причину которых было бы трудно определить. Они звучали то как стоны, исполненные мучительной боли, то как смех, исполненный безудержной радости. Рене распахнул окно и стал свидетелем зрелища, которое он не смог бы вообразить даже в самых причудливых измышлениях своей фантазии. Какой-то моряк, получивший две тысячи пиастров в качестве своей доли добычи, за неделю растратил лишь тысячу и, не зная, как растратить остальное, додумался раскалять свои пиастры в печи и кидать их зевакам, собравшимся перед дверью. Зеваки бросились за ними, но те, что дотронулись до монет первыми, оставили на них кожу со своих пальцев: отсюда крики боли; другие подождали немного и, как только пиастры остыли, рассовали их по карманам: отсюда крики радости.
Среди этих зевак Рене распознал своего утреннего знакомого; до ужина оставалось еще около часа. Вначале он подумал, что у него есть время нанести визит Сюркуфу прямо теперь, но затем, опасаясь, что одного часа ему не хватит, решил перенести визит на следующий день; к тому же он был не прочь получить от моряка, причем моряка самого низкого разряда, сведения о выдающемся человеке, к знакомству с которым стремился. Так что Рене подал своему гостю знак присоединиться к нему; моряк поспешил откликнуться на это приглашение, но, чтобы войти в гостиницу, ему еще нужно было пробиться сквозь плотную толпу, скопившую у входа, так что у Рене нашлось время позвонить и заказать сигары, скрутку жевательного табака и графинчик водки.
Едва все это было принесено и расставлено на столе, приглашенный матрос вошел в комнату.
Рене шагнул навстречу матросу, подал ему руку и пригласил его к столу.
Однако славный моряк начал с того, что окинул взглядом комнату, которая показалась ему чересчур изысканной для простого матроса; бутылка водки, сигары и скрутка жевательного табака утвердили его во мнении, что вновь прибывший тоже проматывает остаток своей добычи.
— Ну-ну, матрос! — промолвил он. — Неплохая, видать, была кампания; два набора морской одежды, экая роскошь! Я вот уже десять лет каперствую, но, коли моя одежда промокнет, всегда сушу ее на себе, поскольку никогда не был достаточно богат, чтобы обзавестись двумя наборами!
— Вот тут ты ошибаешься, дружище, — отвечал Рене, — дело в том, что я явился из родного дома, этакий богатый сынок, и что плавание, в которое я намерен отправиться, будет моим первым плаванием. Однако я горю желанием учиться, не боюсь опасностей и имею твердое желание, даже ценой своей жизни, сделать карьеру. Мне сказали, что теперь снаряжаются три судна, готовясь выйти в море: «Алет», «Святой Аарон» и «Призрак». На «Алете» командует Нике, на «Святом Аароне» — Анженар, а на «Призраке» — Сюркуф. Какое из этих судов ты бы выбрал?