Синья сделала свой необыкновенный рыбный суп, равного которому на острове попросту не было. За ним следовало мясо кабана, зажаренное с карликовыми бананами, что придавало ему изысканный тонкий вкус, достойный французского шеф-повара, и далее трапезу завершал кокосовый пудинг и сорбет из манго. Обсуждая ужин, Дэвид заметил, что не может понять, почему Синья добавила в суп так много пири-пири, и вообще, почему, как правило, чем жарче климат в стране, тем больше в ней любят острую пищу.
— В конце концов: вы, португальцы, привезли перец из Индии в Европу, и, вполне естественно, что там, особенно в холодных странах на севере, едят острую пищу для того, чтобы согреться. Однако же нигде больше, кроме как в тропиках — в Африке, в Индии, в Бразилии, на Антильских островах, — пища не бывает такой острой. Так для чего заставлять потеть того, кто и так умирает от жары?
Жуан возразил, сказав, что где-то читал, будто острая пища, наоборот, помогает противостоять жаре.
— Это утверждение выглядит гораздо более абсурдным, чем научным, — сходу парировал Дэвид, и с этого момента они начали горячо обсуждать жизнь в тропиках, потом перешли к сравнению тропиков и цивилизации и к тому, что Киплинг называл «миссией белого человека». Заметив, что лучше продолжить разговор на террасе, Луиш-Бернарду встал и пригласил всех следовать за ним. Тем не менее, это сделала только Энн, поскольку мужчины оставались на своих местах, поглощенные завязавшейся дискуссией.
Они сели в плетеные кресла на террасе, с видом на океан, на котором луна нарисовала дорожку, ведущую от горизонта к берегу. Время от времени тишину нарушали редкие крики ночных птиц или рассеявшийся в воздухе шум со стороны города, однако, в целом, все вокруг казалось мирным и спокойным. Луиш-Бернарду прикурил сигару от одной из тех свечей, которые Себаштьян, пока хозяин не ушел в спальню, всегда держал зажженными с тех пор, как тот завел обыкновение проводить здесь свои вечера, куря и слушая музыку, один на один со своими мыслями. В этот вечер он был совсем не одинок, расслаблен и даже счастлив. На нем были простые льняные черные брюки и просторная белая сорочка с расстегнутым воротом. Единственное, что напоминало о той, прошлой жизни, были швейцарские серебряные часы Patek Philippe, которые Луиш-Бернарду унаследовал от своего отца. Он носил их на цепочке в небольшом переднем кармане слева. Энн выглядела неотразимо, ее светлые волосы были собраны сзади и отпущены по бокам, обрамляя лицо с яркими, отражавшими лунный свет глазами. Высокий корсаж ее синего хлопкового платья с глубоким декольте демонстрировал внушительную часть ее груди, загоревшей под местным солнцем и покрытой мельчайшими, едва заметными капельками влаги, блестевшими на ее теле крошечными жемчужинами. Она говорила страстно, делая паузы, и необычайно чувственно, так, что он ощущал себя Улиссом, плененным пением сирен и сбившимся с пути по дороге домой. Он понимал, что не сейчас, не этой ночью с ее волшебной луной, а уже давно, изо дня в день, из ночи в ночь ее присутствие рядом все больше сводит его с ума, делает его рассеянным днем, в ожидании встречи с ней, и не дает спать ночью, после того, как он ее увидит. Однако же нет, никогда, ни малейшим жестом он не покажет этого.
— Луиш, — ее голос неожиданно прервал эту чарующую минуту, и он тут же очнулся, готовый мгновенно реагировать на происходящее. — Вы стали другим с тех пор, как приехал Жуан. Теперь вы нормальный человек, а не тот загнанный зверь, на которого походили раньше.