Луиш-Бернарду в очередной раз восхитился тем, насколько молодо, почти ребенком выглядел принц: несмотря на то, что речь его вполне соответствовала его возрасту и образованию, которое он получал от гувернанток чуть ли не с пеленок, все это очень контрастировало с его детским лицом, которое было преисполнено искренней благодарности за предоставленные ему несколько дней настоящего праздника.
— Ваше Высочество, это я, от имени всех жителей островов, благодарю Вас за подаренную нам незабываемую честь, а также за огромную радость, которую и Вы сами наблюдали воочию. Я непомерно горд тем, что превратности моей судьбы и планы Вашего отца и моего Короля уготовили для меня, губернатора Сан-Томе и Принсипи, эту честь принимать здесь Ваше Высочество. Прошу Вас по возвращении передать Его Величеству, что не проходит и дня без того, чтобы я не вспоминал о нашем с ним разговоре в Вила-Висоза и о порученной мне тогда миссии.
— Я обязательно передам ваши слова. Обещаю.
Дон Луиш-Филипе обменялся с губернатором крепким рукопожатием. Затем, подняв руку, он в последний раз помахал собравшимся, поднялся по трапу на борт и, так же, как и ранее по прибытии, сел к рулю и приказал отдать швартовые. Айреш де-Орнельяш помахал губернатору уже из шлюпки, слегка наклонив голову и сделав едва заметный для остальных жест, который Луиш-Бернарду воспринял как ободряющий. Тем и завершились эти три адских дня.
Луиш-Бернарду оставался на причале еще какое-то время, наблюдая, как «Африка» маневрирует прежде, чем направиться в открытое море. Солнце уже начинало садиться за горизонт, когда черно-белый корабль лег на курс, выходя из залива, издал три громких гудка и двинулся в сторону заката, в объятия ночного океана. Губернатор стоял так до самого конца, один, еще более одинокий, чем когда-либо, ощущая себя единственным живым существом на этом острове, который будто неожиданно опустел, предоставив ему, посреди этого забытья и одиночества, искать следы, оставленные Энн, дабы не погибнуть от безумия.
XVII
Вслед за «Африкой» уплыли и последние надежды Луиша-Бернарду. Если он и ждал от министра или даже от Наследного принца твердой и недвусмысленной поддержки политики губернатора, которой столь враждебно сопротивлялись местные поселенцы, то теперь эти ожидания окончательно развеялись. И дело не в том, что министр каким-то образом, при всех или в частном разговоре, осудил его работу: он просто промолчал, и молчание его означало, как минимум, отсутствие этой поддержки. Оно оправдывало создавшуюся тупиковую ситуацию, оставляя губернатора и управляющих, к которым примыкал и попечитель Жерману Валенте, в их прежнем противостоянии. Единственным политическим козырем для Луиша-Бернарду могла бы стать гарантия или хотя бы надежда на то, что, благодаря его усилиям, отчет Дэвида не разрушит окончательно ожидания португальского правительства. Однако Дэвид сам выбил почву у него из-под ног. Министр говорит — желая оскорбить его, из соображений личной мести. Такая мысль никогда не приходила ему в голову: Луиш-Бернарду всегда верил, что Дэвид, даже если его отчет будет не в пользу Португалии, сделает это, основываясь на своих убеждениях, а не под влиянием причин личного свойства. Не столько во имя их былой дружбы, сколько, наверное, руководствуясь принципами «рыцарской чести», не позволяющей смешивать одно с другим. Да, это правда, что он, Луиш-Бернарду, предал друга, соблазнив его жену. Однако, впервые в своей жизни, он сделал это не по легкомыслию, не удовлетворяя свой каприз, тщеславие или банальную похоть. Он сделал это из страсти. Да и какой мужчина не влюбился бы в эту более чем фантастическую женщину, в которой всё было через край — от рвущейся наружу чувственности до пренебрежения светскими нормами? Где еще, если не в этом ее мире, инстинкты так беспредельны и ненасытны, а желания за день вырастают из нехитрого ростка в огромное дерево, негры гуляют без одежды, словно дикие звери, зной, усталость и одиночество постепенно растворяются и исчезают, не охраняемые принятыми в иных местах правилами и условностями, каждая женщина становится желанной для единственного, жаждущего ее мужчины, а появление Энн делает для него эту идиллию настоящей пыткой?..