Особенно шумно на центральной автобусной станции. Вот два старика трясут перед носом улыбающегося водителя засаленными долларовыми бумажками и что-то кричат. Автобус уже набит до отказа, тем не менее его атакует большая толпа людей, закончивших свои дела на рынке. Самые ловкие из опоздавших уже давно устроились на крыше. Туда же летят узлы и корзины.
…Если смотреть с башни замка прямо на север, то виден весь центр города: асфальтированная площадь, кинотеатр, большое светло-желтое здание почтамта, цветочные газоны; чуть правее — широкая лестница, ведущая по крутому склону холма к дворцу «Рас-Бет» («Княжеский дом») — резиденции генерал-губернатора провинции Бегемдер, к солдатским казармам и к гостинице «Итеге Мейен».
Деловой пятачок города — «Рас-Бет», здание суда, полицейский участок, почтамт и здание банка. Провинциальный суд занимает весьма символическую позицию — между резиденцией генерал-губернатора и полицейским участком. К массивной, тяжелой двери здания суда ведет очень крутая лестница ступеней в семьдесят, существующая словно для того, чтобы взбирающийся по ней успел хорошенько обдумать серьезность своих грехов. У основания лестницы всегда много людей, в большинстве своем состоятельные крестьяне, торговцы, деревенское начальство. Они лениво отмахиваются метелочками из конского волоса от очень надоедливых гондарских мух.
Полицейский участок и камера предварительного заключения при нем не пустуют. Это самое неспокойное место делового пятачка: через зарешетченное окно слышны плач смех, крики, ругань, песни, молитвы. Какие преступления совершили эти люди?
В центре города магазины крупнее, чем на рынке Большинство — арабские. Покупателей нет. За прилавком вьется легкий дымок, слышится какое-то булькание. Это хозяин-араб сосет свой кальян. Выпученные, налитые кровью глаза, тяжелое дыхание. Длинная, чуть изогнутая трубка кальяна, как змея в прыжке. Из состояния кальянного оцепенения торговца может вывести только приход более или менее солидного покупателя. Пока папаша набирает в легкие охлажденный никотин, за прилавком хозяйничают его дети.
Когда у хозяина лавки не оказывается какой-нибудь нужной нам пустяковины, он карабкается к самым верхним полкам. Оттуда, поднимая тучи пыли, летят вниз тюки с мануфактурой десятилетнего хранения. Трудно понять, почему, скажем, карманный фонарик должен находиться именно среди рулонов цветастой ткани. Все переворачивается вверх дном. Наконец вспотевший торговец объявляет:
— Фонарей нет. Купи расческу.
Подавленные таким взрывом торгового энтузиазма, покорно берем по гребешку и слышим за спиной довольное «грацие».
Мы стараемся избегать визитов в эти торговые заведения. В последнее время все чаще и чаще удается обходиться без услуг гондарских торговцев: с ростом Бахар-Дара растет и число (в основном арабских) лавок в нем. В них хозяйничает главным образом молодежь. Юноши за прилавками в свободное время (а его более чем достаточно) не курят кальяны, а читают книги. Они видят в нас не «командировочных», а земляков, причем уже земляков-старожилов.
…Недавно в одном из залов дворца Фасиладаса появилась регистрационная книга для еще редких туристов. За стенами Фасил-Гебби мы — командировочные из группы советских специалистов, а внутри гондарского «кремля» советские туристы. Я стою в приемном зале императора Фасиладаса и в графе регистрационной книги «Откуда прибыли» вывожу крупными четкими буквами «Союз Советских Социалистических Республик».
ИЗ БАХАРДАРСКОГО ДНЕВНИКА
Бахар-Дар
_____
ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ
…Летит, бежит, а иногда и ползет время. Рождается новый Бахар-Дар. Рождаются новые бахардарцы. Не в светлых палатах родильных домов, а в темных, сырых бетах.
Нам не раз приходилось выступать в роли акушеров-ассистентов. Запомнился первый случай такой «практики». Тяжкое впечатление оставило ночное путешествие к хижине на окраине Бахар-Дара…
«Козел» летит, спотыкаясь о рытвины, ломая кусты, разгоняя шакалов и ночных птиц. В глухом бете на отлете — дикие стоны. У хижины — толпа женщин и мужчин. Очень тяжелые роды. Женщина рожает по тысячелетнему обычаю, сидя, у специально вырытой в полу ямы. Это ужасно — словно еще не родившемуся человеку сразу же готовят могилу. От скудного света трех свечей на стенах прыгают тени трясущихся старух-знахарок с растрепанными волосами. Они сгрудились над потерявши сознание роженицей, не говорят, а выпевают заклинания тонкими, визгливыми голосами. Каждый раз, когда роженица закрывает глаза, все начинают что-то выкрикивать, собравшиеся в хижине и за ее стенами люди бьют палками по листам гофрированного железа — пожалуй, единственного атрибута, напоминающего о том, что действие происходит все-таки в XX веке. К лицу страдающей женщины подносят осколок зеркала (Гизау объясняет: чтобы она еще раз увидела себя на этом свете и не захотела на тот); в рот, чтобы не прикусила язык, суют кукурузный початок. К шее будущей матери привязан нагретый на костре камень — так «облегчают» роды уже много тысяч лет. Первобытное язычество в древнейшей христианской стране.