– Я помню все – и те изобретения, что сами выскакивали у меня из головы, все. Но мне было все равно. Но как ты узнал, что алкоголь способен нейтрализовать действие моего препарата?
– Это заслуга Джонни. Он изучил последствия его приема и обнаружил, что при приеме в больших дозах он свертывает белки в нервных клетках. Он предположил, что это снизит электропроводность между нервными окончаниями и ликвидирует то ее повышение, которое вызвано вашим препаратом.
– Выходит, – сказал Мэтьюэн, – что когда я трезв, то я пьян, а когда пьян, то трезв. Но что же нам делать с пожертвованием... и с моим новым факультетом, с лабораторией, со всем этим?
– Не знаю. Далримпл уезжает сегодня вечером; ему пришлось задержаться из-за других дел. А вас отсюда пока что не выпустят, даже если узнают о действии алкоголя. Попробуйте лучше что-нибудь быстро придумать, а то время посещения уже кончается.
Мэтьюэн задумался, потом сказал:
– Я помню, как работают все мои изобретения, хотя, наверное, вряд ли смогу изобрести что-то новое, пока не вернусь в другое состояние. – Он содрогнулся. – Попробуйте тихоговоритель...
– Что это такое?
– Что-то вроде громкоговорителя, только он не звучит громко. Он выбрасывает сверхзвуковой луч, промодулированный голосом человека, и когда этот луч касается другого уха, то создает эффект слышимых звуковых частот. А поскольку сверхзвуковой луч можно направить столь же точно, как луч фонарика, то им можно нацелиться на другого человека, который при этом услышит негромкий голос, доносящийся непонятно откуда. Я как-то испробовал его на Дьюгане, и все сработало. Сможете для чего-нибудь приспособить этот прибор?
– Не знаю. Может быть.
– Надеюсь, что сможете. Просто ужасно. Мне все время казалось, что я полностью сохраняю рассудок и нормальность. Может, я был... Может, ничто и в САМОМ ДЕЛЕ не важно. Но теперь я так не считаю, и не хочу снова стать таким же.
Вездесущий плющ, которым так гордится университетский городок, предоставлял прекрасную возможность карабкаться по стенам. Брюс Инглхарт, высматривая краем глаза, не приближается ли полисмен, влез на вершину большой угловой башни Бингем-Холла. Внизу в темноте его дожидался Джонни.
Сверху спустился болтающийся конец бельевой веревки. Джонни вдел крюк на конце веревочной лестницы в завязанную на веревке петлю. Инглхарт втянул лестницу наверх и закрепил, желая в душе, чтобы они с Джонни на время поменялись телами. Он порядком понервничал, карабкаясь вверх по плющу. Но он мог влезть наверх, а Джонни нет.
Лестница затрещала под пятисотфунтовым весом Джонни. Через пару минут она медленными рывками поднялась по стене, похожая на гигантскую сороконожку. Инглхарт, Джонни, лестница и все остальное оказались на вершине башни.
Инглхарт достал тихоговоритель и направил приделанную к нему подзорную трубу на окно комнаты Далримпла в отеле «Тафт» на перекрестке Колледж-Стрит и Чепел-Стрит. Он отыскал желтый прямоугольник окна, за которым виднелась примерно половина комнаты. Через несколько взволнованных ударов сердца в поле зрения появилась массивная фигура. Далримпл еще не уехал, но уже складывал пару чемоданов.
Инглхарт передвинул ларингофон передатчика на шею и закрепил его на гортани. Когда Далримпл очередной раз прошел мимо окна, Инглхарт навел перекрестье трубы на его голову и произнес: «Хэнсом Далримпл!» Он увидел, как человек внезапно остановился и повторил: «Хэнсом Далримпл!»
– Что? – спросил Далримпл. – Что за чертовщина? Где, дьявол вам в глотку, вы спрятались? – Конечно, Инглхарт не мог его слышать, но мог догадываться.
– Я твоя совесть, – торжественно произнес Инглхарт.
Теперь возбуждение Далримпла было заметно даже с такого расстояния. Инглхарт заговорил снова:
– Кто надул всех простых держателей акций «Гефестус Стил» после той фальшивой реорганизации? – Пауза. – Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!
– Кто подкупил сенатора, чтобы тот протащил законопроект о повышенных стальных тарифах? Кто дал ему пятьдесят тысяч вначале и пообещал еще пятьдесят потом, но не заплатил? – Пауза. – Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!
– Кто обещал Уэнделлу Куку деньги на строительство нового корпуса лаборатории биофизики, а потом из жадности пошел на попятную, прикрывшись тем хилым оправданием, что человек, который должен был возглавить факультет, пострадал от нервного расстройства? – Пауза, во время которой Инглхарту пришло на ум, что «нервное расстройство» – всего лишь более мягкий эквивалент «помешательства». – Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!
– Знаешь, что станет с тобой, если ты не раскаешься, Далримпл? После смерти твоя душа перевоплотится в паука, и тебя наверняка поймает оса, парализует и пустит на живые консервы для своей личинки. Как тебе это понравится, хе-хе?
– Что можешь ты сделать, дабы раскаяться? Не распускай нюни. Позвони Куку. Скажи, что ты передумал и восстанавливаешь свое предложение! – Пауза. – Ну, чего же ты ждешь? Скажи ему, что ты не просто восстанавливаешь его, но удваиваешь сумму! – Пауза. – Скажи ему...
Но в этот момент Далримпл быстро подошел к телефону.
– Вот так-то будет лучше, Далримпл, – сказал Инглхарт и выключил аппарат.
– А как ты ужнал прро него фсе оштальное? – спросил Джонни.
– О его вере в реинкарнацию я узнал из некролога, что заготовлен у нас в редакции. А остальное мне рассказал приятель-журналист, который когда-то работал в Вашингтоне, и где все про него знают. Только опубликовать эти факты нельзя, пока у тебя нет доказательств.
Они спустили веревочную лестницу и повторили всю операцию в обратном порядке. Внизу они собрали вещи и направились к особняку Фелпса. Свернув за угол Бингем-стрит, они внезапно едва не наткнулись на знакомую долговязую фигуру, занятую установкой другого, уже нового аппарата.
– Привет, – сказал он.