Кабанья была первой из серьезных шивер на пути «Ласточки». Поджидала она теплоход на подходе к острову Кабан — груда скал на острове и впрямь напоминала голову кабана.
В ходовой рубке были Ведерников и Дорофеев. На обратном пути помощник капитана, чтобы лучше изучить фарватер, почти не отходил от штурвала. В выцветшей тельняшке, коротко остриженный, гладко выбритый, Ведерников держался за рога штурвального колеса и то вглядывался в даль, сузив серые, в белесых ресницах глаза, то метал взгляд на страницу лежавшей перед ним лоции. Пока «Ласточка» трое суток шла из Среднереченска во Временный, было перелистано восемнадцать страниц лоции. Теперь она листалась в обратном порядке, и перед глазами Ведерникова находилась уже пятнадцатая страница, где возле левой ее кромки было помечено: шивера Кабанья. И подробно описывалось, какая в шивере глубина, какое течение. В общем-то, так себе шиверка, заурядная. Но достаточно узкая, мелкая, с острыми выступами скального дна, с приличной скоростью воды. Смотреть, короче, надо в оба!
Пронзая взглядом речную даль, Ведерников что-то сказал капитану. Бурнин, сидевший на палубе на диванчике, не слышал их разговора, но заметил выражение беспокойства на квадратном лице помощника капитана. Дорофеев оторвался от книги и тоже посмотрел вдаль. И что-то спокойно ответил Ведерникову, после чего тот оставил штурвал и за колесо взялся капитан. Ведерников еще немного потоптался рядом и спустился в кубрик. Через Кабанью шиверу Дорофеев провел теплоход и отстававшие на тридцатиметровую длину троса баржи, как по рельсам: точнехонько по оси судового хода. Когда в самом узком месте шиверы скорость встречного течения стала максимальной, теплоход резко потерял скорость, но не забуксовал, а полегоньку, метр за метром, карабкался. Взбирались вверх по склону падавшей воды под самыми скалами — можно было прочесть все надписи на них, сделанные масляной краской (память о стоянках терпевших аварии гидростроевских судов), — и выбрались на спокойный плес, начавшийся за шиверой.
Бурнин вошел в ходовую рубку, когда капитан еще метался в ней, делая полные обороты штурвальным колесом то в одну, то в другую сторону.
— Понял, как шеф проголодался! — сказал он запыхавшемуся, потному Дорофееву. — А вот плес начался — он теперь выйдет. На спокойном месте можно и порулить!
— Это его право, — не слишком любезно заметил Дорофеев. — Он свои восемь часов давно отстоял.
— Это и ежу ясно, что шеф всегда прав. Зачем, понял, самому баржи уродовать, когда есть капитан!
— Ай, Леха, заткнись!
— Не, капитан, ты все-таки скажи: очко у него не железное, факт!
— Леха! Не тебе критику наводить! Ты лучше вот что запомни: осуждать людей — самое легкое дело. А пугать — это еще легче. Только знай: самый последний и самый несчастный человек тот, кого все боятся! Потому что кого боятся, того и ненавидят. А ненависть — это страшнее даже смерти!
— В книжке своей вычитал, что ли? — усмехнулся Бурнин.
— Нет, это мать мне говорила. А моя мама жизнь глубоко понимала.
Тут снизу, из кубрика, выглянул Уздечкин.
— Леха, борщ остыл уже!
Бурнин спустился по крутому трапу в кубрик, где вокруг стола тесно сидели Ведерников, Карнаухов и кок. Неторопливыми движениями (эта неторопливость еще больше распалила Бурнина) Ведерников ел перловую кашу с тушенкой.
Но Бурнин все-таки сдержался. Только выразился вслух, ни на кого не глядя, насчет все того же очка, которое, известное дело, не железное. Никто на его речь не откликнулся, и Бурнин решил далее не развивать свою мысль.
И вот «Ласточка» приближалась к причалу села Рогова, и в ее честь из алюминиевого колокола рвался боевой энергичный марш.
На «Соколе» вся команда была в сборе. Подошли ребята с других теплоходов. Все знакомые, все точно родные! И сразу смешались: с «Ласточки» перешли на «Сокол», на стоявшие за ним «Альбатрос» и «Чайку», с «Сокола» пришли на «Ласточку». Всюду разговоры, расспросы, шутки, смех. В одном месте толковали между собой капитаны, в другом — механики. На палубе «Альбатроса» травили мотористы. У коков компания была смешанной: на «Альбатросе» кашеварила Ленка Мухина, жена капитана, на «Чайке» бедовая Лариса Лущенко по прозвищу Не жалей посуду. Прибилась сюда и Маргарита Чеченкова.
Уж чего-чего, а рассказов о приключениях у речников всегда избыток. На правах гостей главными рассказчиками были ребята с «Ласточки», и всюду слышно было про поселок Временный, про похождения Пескаря на необитаемом острове.