Обернувшись к своим, Скорин заметил, кивая на Дорофеева:
— Вот, самый молодой капитан в отряде, а уже о смене позаботился. Правильно, Дорофеев, молодец! Ну, что у вас, все нормально?
— Да, по-моему, все путем, — пожав плечами, ответил смущенный Дорофеев.
— Нормально, стармех? — спросил Скорин, подавая руку Ведерникову.
— Почти нормально. — В изменившемся голосе Ведерникова слышалось сдерживаемое волнение.
— Что такое? Почему почти? — озадачился начальник отряда.
— Да вот на разгрузке в поселке Временный целую неделю простояли!
— Ничего, ребятки, понемногу все наладится, — заверил Скорин. — Мы как раз туда идем — посмотреть, сможем ли протащить но Реке второй козловой кран. Тогда разгрузка пойдет вдвое быстрее.
Скорин, а за ним и остальные пожали также руки Уздечкину и Карнаухову. Бурнин, как только заметил приближавшийся катер с начальством, спрятался в кубрик.
— А почему вас мало? — спросил Шлыков. — Пятый-то где?
— В кубрике, — опередив растерявшегося капитана, вмешался Уздечкин. — Он болен.
Скорин, о чем-то говоривший с мужчиной в кожаном пиджаке, обернулся.
— Бо-о-олен? А что такое?
— Расстройство желудка, — бойко врал Уздечкин.
— Ну, тут уж кок виноват! Кто у вас кок?
— Да я… — с огорченным видом признался Уздечкин.
— Вы? Что же это вы людей из строя выводите, кок?
— А это у него на нервной почве, — смело загнул кок. — От тоски по дому, Виктор Петрович! Мы ведь уже две недели дома не были.
— А не от твоего борща, кок? — с улыбкой спросил Скорин.
— Не, борщи у меня качественные, — уверенно сказал Уздечкин. — Видите, вся остальная команда здорова. Никто не жалуется!
Своими ответами Уздечкин привлек общее внимание. Дорофеев и Ведерников смотрели на него так, будто он стоял на поверхности воды и не тонул. Кок и сам удивлялся себе. Что-то непонятное происходило с ним в этот день. Правда, он читал где-то, что от радости люди сходят с ума. Но ему не верилось. А вот выходило, что так и есть. Его несла точно на крыльях радость. Ведь поняла его Маргарита, не посмеялась над Уздечкиным!
Человек в кожаном пиджаке достал блокнот с шариковой ручкой.
— Извините, можно записать вашу фамилию?
— Пожалуйста: Уздечкин Евгений Викторович, шеф-повар грузового теплохода «Ласточка».
Пока тот записывал, Скорин сообщил:
— Вот корреспондент из столичной газеты прибыл про нас писать. Вы, Олег Петрович, запишите, что «Ласточка» особый груз доставляет: продовольствие для строителей. Это, знаете ли, непростое дело, проблем много. Но ребята на теплоходе молодые, энергичные. Видите, борются за высокое звание. — Скорин кивнул на сверкавшую на козырьке ходовой рубки табличку.
Корреспондент быстро записывал.
— Вы поговорите с ребятами, если что интересует, — продолжал Скорин. — Мы подождем.
— Да я уже записал что надо, — ответил корреспондент. — Меня же в основном проводка строительных грузов интересует.
Последним покидал «Ласточку» Скорин. Прежде чем перейти на катер, он еще раз спросил у Дорофеева:
— Значит, все у вас нормально?
— По-моему… обыкновенно.
И капитан скосил взгляд на Ведерникова.
Вскинув голову, Ведерников взволнованно посмотрел на начальника отряда, потом на капитана, опять на Скорина. Рука Ведерникова потянулась к внутреннему карману пиджака — и остановилась. Скорин перенес одну ногу на борт катера, затем другую. Старое, в сетке красноватых прожилок лицо его имело уже то спокойное выражение, с которым в потоке ежедневных хлопот от одного дела переходят к другому.
— Ну и хорошо, что нормально, — со стариковской усталостью произнес он.
Взревел на «Волге» мощный двигатель, и катер на подводных крыльях быстро, точно солнечный зайчик, полетел вниз по Реке.
Рассказы
Цвела сирень
Вдоль нашей улицы кучно росла сирень. В некоторых местах посадки были непроходимыми: присядешь на корточки и, заглянув под кружевной наряд листвы, увидишь корявое многостволье, сгустившееся до непроглядности.
Между посадками, среди которых угрюмыми переростками сутулились ясени, и мостовой лежали трамвайные рельсы; по ним бегали голубые, с помятыми боками вагончики. Зимой в трамвае, ходившем от вокзала до базара и обратно, бывало холоднее, чем на улице, летом пассажиры задыхались от пыли. Ножки скамеек извивались чугунным литьем; грубым сукном послевоенных лет до блеска были отполированы деревянные сиденья.