— Надо же все-таки ее увидеть, — сказал тихо Самойлов. Вздохнул, поднялся. — Пошли, тут недалеко…
В несколько рядов, едва не задевая друг друга, неслись по проезжей части машины. Сотни колес, точно наждачные круги, бешено вращаясь, шлифовали асфальт. Надсадно ревели двигатели. Вдоль тротуаров, густо наполненных толпой, высились, как скалы, сплошные стены многоэтажных зданий. Ветер нес пыль и жар, звукам некуда было вырваться из тесного ущелья улицы, но люди, подгоняемые спешкой, не замечали ни пыли, ни шума, ныряли и выныривали из дверей магазинов и совершали то длинные, то короткие перебежки между этими дверями. Самойлов, напрягая голос, чтобы прорваться сквозь гул улицы, рассказывал:
— Константин ее вывез из своего Тамбова. Поступила с его помощью в институт, в нашей группе училась. И уж он Галку опекал — шагу без него не ступи… Вот пришли они на танцы — в нашем общежитии, в красном уголке, каждую субботу танцы были. Стоят у стеночки, Константин ей про высокие материи загибает. А я подумал: надо выручать чувишку, а то совсем ее этот аспирант засушит. Пошла со мной сразу, даже улыбается вроде с благодарностью. В общем, попал я в самую точку. Станцевал с ней раз, станцевал другой. Этот Константин уже топорщиться начал, очки платочком трет, потеет, что-то ей выговаривает. Она слушает, головой кивает, а уголки губ у нее нет-нет и дрогнут недовольно. Весело мне стало. Уж очень случай забавный! В третий раз приглашаю Галку — опередил Константина: он только рот разинул, а я тут как тут. Стали танцевать. Я говорю: пойдем, Галя, погуляем по улице, а то тебя слишком воспитывают! Она сразу согласилась — будто только и ждала моего приглашения. Вот так и началась у нас любовь. А с Константином — вражда! Я — второкурсник, прогульщик, в институте на волоске, а он — аспирант, уже лекции читать ему доверяли. И диссертация уже на мази, и своя комната в общежитии, а я — без стипендии!.. И так мне хотелось насолить этому зубриле! Его же сразу видно: карьерист, недалекий человек, а в науку ломится недуром! Вот-вот станет преподавателем столичного вуза, а ведь человечек жалкий, этакий занудный и старательный книжный червяк! Конечно, я и сам — не гений, но меня возмущало, что эта бездарь, как только в люди пробьется, начнет над нашим братом студентом измываться!.. Я ведь тогда без стипендии сидел как раз из-за такого примерно, как Константин, благополучного кретина с кафедры сопромата… Да, а Галка, значит, в меня влюбилась. И я, конечно, постарался, чтобы она моей стала… Хотя какой-то уж особенной любви к ней у меня тогда еще не было. Зато было огромное удовлетворение, что Константину она не досталась!.. Теперь-то Константин уже, наверное, чуть ли не академик! Вот в этом доме они с Галкой живут… Пойдем, что ли, посмотрим, как это у них получается?
— Значит, все-таки победил тебя Константин?
— По-бе-дил!..
— Генка, знаешь, не надо нам идти туда! Нехорошо…
— А ты не бойся! — надменным тоном произнес Самойлов. — Люди они богатые, должны нам помочь. Вперед, мушкетеры!..
Воротник рубашки почернел, лицо лоснилось. Все отразило ясное зеркало в кабине лифта. Коркин вынул платок, сделавшийся уже липким, и протер лицо. Самойлов на себя даже не взглянул; был сосредоточен, словно перемножал в уме трехзначные числа.
Вышли на шестом этаже к молчаливому строю одинаковых дверей, возле одной из них Самойлов уверенно надавил на кнопку звонка.
Скоро послышался щелчок запора, дверь отступила, появился парень лет тридцати. На нем были полосатые пижамные брюки и старенькая ковбойка. Парень был невысок ростом, с покатыми плечами и заметным брюшком. Сквозь тонкий волос на голове просвечивала лысина. Лицо было круглое, дряблое, глаза за стеклами очков казались преувеличенно большими.
— Здравствуй, Константин, — сказал Самойлов.
— А, это ты, — небрежным тоном откликнулся хозяин. — Давненько, давненько…
— Вот Алешка, мой друг…
Константин скользнул взглядом по лицу Коркина.
— Значит, не один пришел… Ну, входите, раз так. Разувайтесь, у нас ковры… Что ты, собственно, хотел бы, Геннадий? Гали дома нет, с собакой она гуляет…
— Хотел посмотреть, как живете, — сказал Самойлов, шевеля пальцами в носках. Свои запыленные туфли он аккуратно поставил в угол под вешалкой. — Давно ведь не виделись, скоро три года…
— Да, бежит времечко, — со вздохом ответил хозяин.
Паркет в коридоре был навощен до блеска, нигде ни соринки. Снежной глыбой возвышался холодильник, на нем телефон. Всю стену в просторной прихожей занимал старинный выцветший гобелен, на котором была изображена идиллическая сцена: пастух и пастушка на берегу ручья. В дальнем углу прихожей лежала попонка с налипшими длинными волосками.