Были здесь и такие, кто, вроде Наташи, испугавшись деревенского однообразия, откочевал в город. Вон Игорь Гашков, двухметровый верзила, баскетболист. В городе у него жена, ребенок. Техником в телеателье работает. А здесь, в родном селе, на танцы пришел, холостяком прикидывается… Алка Меньшикова продавцом в обувном магазине. Эта бойкая, острая на язык, такую город не затер… Нина Скворцова и Эльза Радченко… эти в институт поступили, студентки… вон как уверенно держатся, словно и родились не здесь, а в городе…
Наташа опять поймала себя на том, что испытывает неясную вину — будто должна кому-то что-то или нарушила веками заведенный порядок… А ведь никто ее не удерживал в колхозе, да и нет такого закона, чтобы сельскому человеку нельзя было жить в городе. Сумел устроиться, значит, живи, будь горожанином… Правда, может, здесь, в деревне, путь к счастью короче… Вон как у Ореховой: и славы быстро добилась, и жениха нашла… Так ведь и в городе, кому везет, не теряются: вон Верка Гомонкова, ныне Березникова. Двухкомнатная квартира, все стены в коврах, в гости придешь, так и ступать страшно, не дай бог наследишь или хрусталь какой рукавом заденешь!
Генка пришел вместе с тремя не знакомыми Наташе сверстниками, длинноволосыми, расфранченными. У Артамонова, недавно снявшего солдатскую гимнастерку, волосы еще не отросли до плеч, как у его дружков, но вельветовая безрукавка с блестящими никелем пуговицами и расклешенные брюки свидетельствовали о том, что и он не хочет отставать от моды.
В конце концов она и не думала прятаться. За тем и пришла… Но когда Генка остановил на ней взгляд — тот самый, искоса, чуть отвернув вбок голову, и вдруг пошел прямо к ней, Наташа ощутила внезапный, до дурноты, страх.
— А мне, понимаешь, толковали, будто бы ты совсем горожанкой стала! — не вполне уверенно и потому излишне громко воскликнул он. — Это правда? Как ты там, в городе? Где живешь? Замуж вышла?..
Наташа, глядя себе под ноги, отвечала, что работает она штамповщицей на электромеханическом заводе, что живет она хорошо, хотя и не вышла еще замуж.
— Да… Вот, значит, как… — Генка боялся смотреть в глаза. — А я, видишь, демобилизовался… Решил тут остаться, здесь нормально… Мне в колхозе новый «газон» дали. У нас шофера по сто семьдесят запросто заколачивают… Значит, не замужем еще. А мне говорили, что вроде выскочила… Неужто в городе никого не нашла?
Наташа молча повела плечами.
— Ну, это… Пойду я, ребята ждут… Я потом еще к тебе подойду, ладно?
В дверях зала стояла Нина Орехова, белолицая, располневшая, в синем кримпленовом платье, с уложенными в высокую прическу смолисто-черными волосами. В упор смотрела на Наташу.
Генкины приятели давно уже затерялись среди танцующих; Артамонов пошел прямо к дверям, к Нине. Та, сверкнув глазами, что-то короткое сказала ему. Генка объяснялся, размахивал руками…
…В городе такой тишины не бывает. Даже на окраине… Наташа шла по асфальтированной дороге, которая была в селе главной и единственной улицей, по светящимся окнам узнавала дома, вспоминала, кто в них живет. Все это были простые, в общем-то добрые люди, которые много трудились, за день здорово уставали и потому рано ложились спать — как только кончалось кино по телевизору. И она могла бы жить так же. Родились бы дети. Все было бы просто и ясно. Да все так и будет. Только не у нее — у Нины Ореховой. Потому что Генка теперь действительно ее — напрасно и стараться его отнять… Ребят в селе заметно прибавилось, правду говорил Иван Михайлович. Только все они были для Наташи в той же степени чужими, непонятными и ненужными, как и городские парни. Ведь ждала она и думала только об Артамонове…
Мать дремала у телевизора. И Мишатка уже спал.
— Что рано-то с танцев? — спросила мать, расстилая постель.
— Так…
— Ну и не горюй, дочка! У тебя ведь другая судьба вышла. Ты у меня — горожанка. Вот и гордись!..
— Да горжусь я, горжусь, только оставь ты меня в покое!.. — крикнула Наташа и, не в силах сдержать слезы, выбежала в сени.
Тугодум
К началу посадки Игорь Копылов и Олег Глебов были уже на перроне, поэтому смогли занять в электричке лучшие места: в середине, друг против друга, возле окна.
— Совсем отвык от Москвы, — признался Олег. — Вот пять дней побегал — и выдохся! У нас в городе не такой темп. Тихо, хорошо!..
Рыжеватая жесткая бородка окаймляла широкое лицо Олега, а темя уже было голым почти до макушки. И над лбом висел закрутившийся в колечко смешной хохолок. У Копылова лицо было гладко выбритым, зато черные блестящие волосы доставали до плеч. Он был красив и знал об этом: в чертах узкого его лица нередко являлось выражение терпеливой утомленности. Не желая поддержать начатый приятелем банальный разговор, он, вскинув на Олега иронический взгляд, заметил: