Олег озадаченно поскреб затылок.
— Да, ты, конечно, сильный человек, — согласился он. — Я помню, в институте — сколько ты успевал! Жил, в общем. А я — только учился. И теперь… Ты, значит, живешь, а я — только работаю. Не дано!.. Слушай, а в чем все-таки смысл коллекционирования? Я как-то не очень это понимаю. Ну копишь ты все это. А дальше?
Копылов посмотрел на приятеля с жалостью.
— Ты, Олег, действительно простоват… Даже не знаю, как тебе объяснить, в чем смысл. Тут много всяких нюансов…
— Ну уж как-нибудь популярно, — попросил, взмахнув руками, Олег.
— Хорошо, скажем так. Всякая вещь имеет свою настоящую цену, согласен?
— Это что-то из политэкономии, кажется… Все позабыл, ей-богу! — признался гость.
— Нет, — увлеченно возразил Копылов, — это из жизни. И, только поняв жизнь, можно познать настоящую цену вещей. Вот почему я убежден, что ценные вещи должны принадлежать только тем, кто знает их настоящую цену. Понимает ее, чувствует — вот где суть или, что называется, эстетический момент!.. А в недостойных руках вещь просто-напросто гибнет. Вот, скажем, те же монеты…
И опять Копылов повел речь о «гривнах», рублях, семишниках и пятаках. Олег заскучал, пожалел о том, что выпить больше нечего.
— Слушай, а как выглядит этот самый «крестовик»? — спросил он, услыхав ставшее уже знакомым слово.
Копылов потянулся к стеллажу с книгами, достал толстый справочник и, сразу открыв его в нужном месте, показал.
— Та-ак! — щурясь, произнес врастяжку гость. — Представь себе, видел я этакую штучку. И даже более того!..
Копылов точно и не пил — вглядывался в глаза гостю напряженным трезвым взглядом. Тот с удовольствием держал паузу.
— Что значит — «более того»? — не вытерпел Копылов. — Ты не темни, Олег!
— Знаешь вообще-то я не очень согласен с тобой насчет того, что вещи должны принадлежать только тем, кто знает в них толк. Этак получится, что у толковых соберется все, а бестолковым придется голышом ходить. Какие-нибудь редкости, не имеющие практического значения, — это другой разговор… Например, этот вот «крестовик». Мне он, пожалуй, и не нужен, хотя у меня есть.
— Не трепись, — мрачно обронил Копылов. — Откуда?
— Ну, точнее, не у меня, а у жены. Уж где она его откопала — я не знаю. Она его берегла — мечтала серебряный кулон из него заказать ювелиру. Мне кажется, чепуха это, кто возьмется за такую глупую работу — из монеты делать кулон!
— С ума можно сойти! — воскликнул Копылов, глядя на гостя округлившимися глазами. Потом встал, решительно подошел к бару, встроенному в стеллаж, и принес бокастую бутылку французского коньяка.
— Угощаю! — сказал он, сделав широкий жест рукой. — Берег, понимаешь, ко дню рождения, ну да раз такой случай!..
Склонив голову и поскребывая пальцами бороду, Олег поглядывал то на хозяина, то на бутылку.
— А не пожалеешь потом? — спросил он.
— Да о чем ты, Олег! Для друга ведь!.. Значит, говоришь, она решила кулон? — Копылов уже разлил коньяк в рюмки и поднял свою.
— Давай еще раз — за встречу!
Сделав небольшой глоток, он поставил недопитую рюмку на стол. Олег последовал его примеру.
— Если только ты правду говоришь, Олег, то проси у меня что хочешь. Хочешь — американскую газовую зажигалку?.. Хочешь — шведские подтяжки и пару журналов с сексом? В конце концов, я могу даже японские часы достать!.. Старик, это просто уму непостижимо: из «крестовика» — кулон! Я ночь спать не буду — жуть такая!
— Да что кулон, — махнул небрежно рукой Олег. — Ты знаешь, как я распорядился? Я этот рубль под ножку письменного стола подложил, чтобы не качался…
— Фантастика! — ерзая на стуле, крикнул хозяин. — Ну проси, Олег, проси!.. Ну, что ты за него хочешь, скажи только — я на все согласен!
— А мне ничего не надо, — откинувшись на спинку стула и улыбаясь, заявил Олег. — Вот поедем со мной в Калугу — я тебе его так отдам. Подарю — и все!
— А жена?
— Ну и что — жена? У меня и жена — простой человек!..
…Хозяйка большой коричневой сумки вернулась, когда вагон уже был переполнен, по радио объявили отправление и за окнами поплыл назад усеянный окурками асфальт перрона. Втиснувшись между Копыловым и грузной старухой в драповом пальто, женщина взяла сумку на колени.
— Может, поставить наверх? — предложил Олег.
— Что вы, не нужно, она тяжеленная.
— Значит, нужно! — Он встал и рывком вскинул сумку на полку. Кивком головы женщина поблагодарила, но при этом не оживила ее лицо обычная в таких случаях улыбка: оно казалось окаменевшим. Женщина была старше попутчиков. Светло-коричневый костюм из шерстяного трикотажа спокойными складками обозначал статное, еще не утратившее формы тело; в мочках ушей светились янтарные серьги; волосы, прибавленные за счет шиньона, были закручены в высокую башенку, скрепленную коленцами шпилек. Одежда и весь облик выдавали в ней горожанку, из тех, у кого мужья занимают приличное положение на службе, есть квартира, хорошая мебель и на очереди покупка «Жигулей», чтобы ездить на загородный участок, где среди молодых яблонь сверкает стеклами веранды голубой кубик так называемой «дачи». Только вот не вязалось с ее обличьем слишком задумчивое — даже убитое — выражение лица.