– Я же сказала Джеку, – заикаясь, вся в слезах ответила она. – Я сделала это… потому что папа ушел и я хотела, чтобы птицы тоже ушли.
В этот момент внизу кто-то принялся колотить кулаком в дверь.
Я резко подняла голову и выронила фонарик. Моя мама, точнее, ощущение, что она рядом, мгновенно исчезло. Я поискала глазами часы, чтобы понять, как долго читала, но ничего не нашла. Снаружи звенела цепь Халк, но она не лаяла.
Стук в дверь прекратился, но вскоре возобновился опять. Я потянулась за фонариком, который закатился под кровать, и увидела там письмо, адресованное Роуз, – в обратном адресе стояла какая-то незнакомая мне улица в Балтиморе. Кто-то снова принялся колотить кулаком в дверь, поэтому я положила письмо в карман, чтобы прочитать потом, убрала книгу и все остальные вещи в полицейский мешок, вернула его в шкаф и помчалась вниз по лестнице. Смех – глухой, мужской – послышался снаружи, за ним другой голос, и я поняла, что мальчишки все-таки явились.
Поразительно, какие мысли возникают в сознании человека за одно короткое мгновение. Я схватилась за ручку, распахнула дверь и увидела их. Не фальшивых Альбертов Линчей, нет. Моим глазам предстало длинное пепельно-серое платье с жемчужными пуговицами и помятый коричневый костюм, а еще очки в проволочной оправе, с мутными стеклами. Чтение про детство родителей вызвало призраки, так же как мой отец поздно ночью притягивал к себе следы энергии в кинотеатре и темноте своей университетской квартиры.
По крайней мере, так я подумала в первый момент.
Но только на мгновение. Потом я заметила ожерелье матери, золотое, а не серебряное, которое плотно обхватывало шею. Волосы, которые она собирала в пучок, когда шла в церковь, держались не на невидимках, а шпильками. Пиджак отца был коричневым, а брюки черными и порванными под одним коленом. Рубашка, белая, а не любимого им горчично-желтого цвета, была испачкана чем-то похожим на кровь, но слишком ярким, чтобы быть настоящей. Стекла очков, совершенно прозрачные, слегка выступали вперед, и за ними я видела холодные, незнакомые глаза.
Им мало обзывать меня разными прозвищами в коридорах школы.
Мало того, что они сбили столбик с почтовым ящико-м.
Мало швырять тряпичных кукол на нашу лужайку.
«Чем это закончится? – спросила я себя. – Что нужно, чтобы они оставили нас в покое?» Завизжать, хлопнуть дверью, упасть без чувств на пол – все это казалось вполне возможным, пока я не вспомнила, что прочитала про детство своих родителей. И как ужасно вели себя люди всякий раз, когда они давали им возможность заглянуть в их внутренний мир. Какую пользу извлек отец из того, что поделился со своими родными тем, что видел? И разве легче стало маме, когда она призналась, что испортила скворечники? А потом я подумала о доброте, с которой они относились ко всем вокруг, и решила сделать то же самое. И, несмотря на то что мальчишки, заявившиеся в наш дом, оделись как бродяги или супергерои, я протянула им корзинки с конфетами и печеньем.
– Берите, – сказала я, когда они вытаращились на меня, ожидая другой реакции.
Поколебавшись немного, мальчишка, нарядившийся моей мамой, протянул крупную, с выступающими костяшками пальцев руку, принялся рыться в корзинке и достал оттуда жевательные конфеты. Мальчик, одетый как мой отец, сделал то же самое и добыл шоколадный батончик с карамелью и пирожное. Я посмотрела мимо них на начало нашей подъездной дорожки, где мелькали отражения зеркал, похожие на глаза демонов, и сообразила, что это еще гости, только на велосипедах. Все это время Халк облизывала и грызла свою косточку, не делая ни малейшей попытки зарычать.
– А на куклу можно посмотреть? – спросил мой оте-ц, точнее, мальчишка, нарядившийся отцом.
– Нет, – ответила я.
– Где она? – поинтересовался тот, что изображал мою мать.
Я подумала про Пенни в подвале, безвольно поникшую в своей клетке, и надпись на дверце, сделанную рукой отца: НЕ ОТКРЫВАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. Брошенная там на столько месяцев, она наверняка стала домом для кучи пауков, которые ползают по круглому лицу и плетут паутину между болтающимися руками.
– Она на дне колодца, – произнесла я ложь, рожденную отчаянным желанием.
– Колодца? – переспросил ряженный в отца парнишка.
– Мы бросили ее туда, к остальным, которых вы – или уж не знаю кто – оставляете на нашей лужайке. Можете забрать всех, если хотите.
С этими словами я захлопнула дверь. Стоя в темноте с фонариком в руке, я прислушивалась к их шагам по ступенькам лестницы, потом подошла к окну и стала смотреть, как они сорвали фанеру над колодцем, совсем как я несколько ночей назад. По собственному опыту я знала, что они ничего не увидят в абсолютной темноте внизу. Вскоре мальчишки это поняли, сдались и направились в сторону улицы, где их дружки выделывали на велосипедах восьмерки. Мальчишка в платье сдернул и бросил под кедры парик, перед тем как взять велосипед, стоявший у тротуара. Его приятель сел на багажник, и они укатили в ночь.