Онемев от изумления, я с полминуты мерился с ним взглядом. Я всматривался в его прозрачные зрачки, пытаясь понять, чего же он хочет. Потом он отпустил меня, и я увидел, как по щеке его скатилось что-то похожее на слезу.
— В чем дело, Элари?
Он скорбно покачал головой и зашаркал прочь.
В тот же день и назавтра мои парни докладывали мне, что он проделывает такое уже в течение последних восемнадцати часов — подстерегает человека, смотрит долго и пристально, словно стараясь выразить какую-то несказанную печаль, и уходит. И так он подходил едва ли не к каждому на корабле.
Теперь я терзался мыслью, стоило ли позволять чужаку, даже самому дружелюбному, подниматься на корабль. Кто знает, что означало его странное поведение…
Но у меня начали появляться догадки. Я, кажется, понимал, чего он хочет и чем все это может кончиться. Сделать было ничего нельзя — оставалось только ждать подтверждения.
На девятнадцатый день Элари снова встретил меня в коридоре. На этот раз встреча была совсем короткой. Он тронул меня за рукав, грустно покачал головой и, пожав плечами, удалился.
Вечером он ушел к себе в каюту, а к утру был уже мертв. Очевидно, он тихо умер во сне.
— Думаю, мы никогда его, беднягу, не понимали, — сказал Виллендорф, когда мы отправили тельце в космос. — Может, он слишком много ел?
— Нет, — ответил я. — Дело не в этом. Он был просто одинок. Не стал одним из нас.
— Нуда, он же отделился от тою группового разума, — вновь подал голос Виллендорф.
Я покачал головой:
— Не совсем. Причины создания группового разума кроются глубоко в психологических и физиологических потребностях этого народа. Невозможно так просто стать независимым и жить как отдельная личность, если ты часть единого организма. Элари в какой-то степени понял, чем мы, земляне, отличаемся от его народа, но не мог жить без общего разума, как бы ни хотел.
— Он не выносил одиночества?
— Не выносил, после того как его народ образовал гештальт-структуру. Независимости он научился у нас. Но все-таки не ужился с нами. Он мог существовать только как часть целого. Он понял свою ошибку, когда оказался здесь, на корабле, и попытался поправить дело.
Виллендорф побледнел:
— Вы о чем, сэр?
— Вы знаете о чем. Когда он подходил и пристально смотрел в глаза, он пытался создать новый гештальт — из нас! Пытался связать нас воедино, как был связан его народ.
— Что ж, у него не получилось, — с чувством сказал Виллендорф.
— Разумеется, не получилось. У людей нет того, что заставило соединиться народ Элари. Вскоре он понял это, когда ему не удалось создать связь с нами.
— У него не получилось, — повторил Виллендорф.
— А потом у него иссякли силы, — мрачно сказал я, чувствуя тяжкий груз вины. — Он был как орган, изъятый из живого тела. Тот может немного прожить сам по себе, но не бесконечно. Элари не смог найти новый источник жизненных сил — и умер. — Я с горечью опустил взгляд на собственные руки.
— Что напишем в медицинском отчете? — спросил молчавший все это время корабельный врач Томас. — Как объясним, отчего он умер?
— Напишем — от недоедания, — сказал я.