убито — 7, в том числе 2 офицера;
ранено — 13, в том числе 6 офицеров;
попали в плен — 17;
потеряно — 1 танк, 1 БТР, 22 автомобиля.
Войска еще только начинали движение к Грозному, а жесткое встречное сопротивление заставляло Российскую армию почувствовать, что ее ждет впереди. Никаких дорог, «посыпанных мукой», не наблюдалось и в помине. Население Дагестана и Ингушетии возмущено, ситуация по пути следования войск накалилась до предела. Войска не имели времени на так называемое «боевое слаживание», техника ломалась, группировка формировалась наспех.
И тем не менее до 1 января 1995 года надежда на другое развитие событий еще теплилась. Казалось, что вот-вот начнутся переговоры, что при виде такой мощной силы, которая двигалась по направлению к Чечне, дудаевцы одумаются, предложат какие-то отступные варианты. Надеялись и на то, что может появиться посредник, который поможет реальному началу переговоров.
10 декабря Ельцин ложится в ЦКБ на «плановую операцию» носовой перегородки; анализируя работу его сердца, врачи настаивают на том, чтобы операцию провести немедленно, дабы обеспечить сердцу больший приток кислорода. Им казалось это важным. И Ельцин согласился операцию не откладывать, хотя момент был выбран неудачный.
17 декабря, за три дня до выписки, прямо в больнице, Ельцин провел еще одно заседание Совета безопасности. Члены Совбеза сидели, накинув белые халаты.
В решении СБ подчеркивалось, что в ночь с 17 на 18 декабря истекает срок добровольной сдачи оружия и амнистии. Ельцин поручил Егорову и Степашину пригласить Дудаева в Моздок для «выработки порядка сдачи оружия и боевой техники». «Больше заседаний Совета безопасности по этому вопросу не будет, и никаких обращений делать не собираюсь», — сказал Б. Н. в заключение. Как понимать эту фразу? Он верил, что военная операция принесет мгновенный успех? Или надеялся, что военный человек, генерал Дудаев, который понимает весь ужас последствий применения современного оружия, все-таки дрогнет?
Однако Дудаев в Моздок не поехал. Он узнал, что туда собираются Егоров и Степашин. Это его совершенно не устроило.
Без всяких объяснений руководство Грозного отказалось послать своих представителей на переговоры. Д. Дудаев направил телеграмму Б. Ельцину, в которой выражал готовность принять делегацию России в Грозном.
«Выполняйте решение Совета безопасности по полной схеме», — сказал Ельцин Грачеву.
Обмен телеграммами продолжался, причем Дудаев одновременно пытался оттянуть время, договориться о встрече и выступал по радио с призывом «очистить землю от скверны», «полить кровью путь этих ублюдков», «перенести линию фронта в Москву, к Кремлю». Ельцин еще раз подтвердил телеграммой, что Дудаева ждут для переговоров в Моздоке, потом распорядился больше на его телеграммы не отвечать.
Встретиться с Дудаевым немедленно выражал готовность председатель правительства Виктор Черномырдин. Но надежда на переговоры оттягивалась и оттягивалась. 29 декабря, когда стало ясно, что штурм Грозного неизбежен, Дудаев наконец откликнулся панической телеграммой: «Еще раз заявляю и подтверждаю готовность лично возглавить переговоры с российской стороной на уровне Черномырдина тчк для ведения переговоров на любом другом уровне подготовлены правительственные делегации тчк…»
Дудаев хотел, мечтал, жаждал встретиться с Ельциным. Он хотел этого давно, начиная с 1991 года. В Кремле, в Грозном, за границей, где угодно. Он очень надеялся, что в связи с угрозой войны эта идея наконец осуществится.
Кстати, некоторые советники президента, например Эмиль Паин, рекомендовали в своих записках Ельцину «не понижать уровень переговоров» и встретиться с Дудаевым лично.
Почему же этого не произошло? Ельцин исходил из того, что прецедент подобных переговоров может перевернуть всю политическую ситуацию в стране в целом.
Ведь Дудаева волновали отнюдь не мирные переговоры, а попытка зафиксировать, наконец, независимый статус республики. Попытка подтвердить свою легитимность как главы непризнанного государства, попытка продемонстрировать всему миру, кто хозяин в этой ситуации. В Моздок, договариваться о сдаче оружия, он так и не приехал.
Попробую отойти на шаг от чеченской драмы, от хроники тех дней.
Весь 1994 год Ельцин находится в состоянии сжатой пружины, и пружина эта внутри него сжимается все больше и больше. Амнистия организаторам событий 3–4 октября 1993 года, неудача с меморандумом об общественном согласии, письмо помощников, наконец, «черный вторник». Сбрасывать со счета этот личностный фактор, конечно, нельзя. И тем не менее повторю еще раз — Ельцин действовал практически в безвыходной ситуации. Отступать было уже некуда.