Между тем работа штаба уже началась, то есть началась работа аналитиков и экспертов.
…Чтобы победить на выборах, надо знать, откуда возьмутся голоса избирателей. В январе 96-го у Ельцина — три процента (вопрос, поставленный социологами, звучит так: «За кого бы вы голосовали, если бы выборы состоялись сегодня?»), у лидера российских коммунистов Зюганова — 26–28 процентов. Отрыв неимоверный.
И чтобы бороться, Ельцину надо понять — кто эти люди, которых он собирается разбудить, переубедить, привлечь на свою сторону? Анализ подсказывает единственное решение: это электорат, который будет голосовать не столько за него, сколько против коммунистов. Это люди, которые не хотят возвращения в советское прошлое.
Социологи, эксперты, помощники говорят: да, опросы показывают огромный рейтинг Зюганова. Но эти же опросы свидетельствуют о другом: значительная часть опрошенных (от трети до половины) еще не определилась, за кого голосовать и следует ли идти на выборы вообще. Вся надежда была на то, что в головах у них «прояснится».
Что они «не захотят расставаться с завоеваниями демократии».
Нам, живущим уже в XXI веке, не так уж легко понять психологию этих людей 1990-х. Ведь многие из них свою мотивацию за эти десять лет изменили. Тогда же, в 96-м, их помыслы были совершенно другими…
Условно говоря, потенциальный ельцинский избиратель мог временно сидеть без работы, проедать последнее, но одно то, что он имел право читать «все книжки, какие хочешь» и слушать «всю музыку, какую хочешь», оказывало на его психику оглушительное воздействие. И расстаться с этим новым качеством жизни он не хотел ни за что.
Тогда, в 96-м, самым активным и социально востребованным было именно то поколение, которое больше всего не воспринимало советский образ жизни за обилие унизительных, оскорбительных запретов. Сама возможность определять самостоятельно, без идеологического контроля свои приоритеты, свою судьбу, свой образ жизни казалась людям главным, базовым достижением.
Да, этот 20—40-летний ельцинский избиратель мог не стать бизнесменом, брезгливо чурался барахолки, «купли-продажи», но саму возможность участия в частном бизнесе, в близком будущем, «когда всё станет на свои места», не хотел отдавать ни за что. Зачастую не имея денег для поездки за границу, он был уверен, что когда-нибудь накопит и поедет, поедет обязательно — в Турцию, в Италию, в Индию, куда угодно.
В прекрасное далёко.
Словом, это поколение, 1950—1960-х годов рождения, было, с одной стороны, довольно молодым, но при этом — отлично помнило советскую власть. До деталей. До мельчайших подробностей.
Но и людей, которые уже заработали, уже купили машины, новые квартиры, компьютеры, дорогую бытовую технику (казавшуюся в то время чудом), съездили за границу, чуть разбогатели, встали на ноги, — тоже было немало, поскольку экономическая ситуация к началу 96-го начала понемногу выправляться. Конечно, всех этих «выигравших» было гораздо меньше, чем тех, кто в 90-е годы «проиграл»: потерял привычную работу, привычную социальную опору, привычные ценности. Людей, утративших смысл жизни и лихорадочно искавших новый, было гораздо больше. Но и они, как ни странно, не стремились к возвращению в старую систему, вернее, не верили в ее возвращение. И если кто-то из них собирался голосовать, то уж, конечно, не за Зюганова или Ельцина, а за кого-то третьего.
Опорой Зюганова были люди старшего поколения, причем чаще из неблагополучных социальных слоев и регионов. Пенсионеры, сельские жители (а в деревнях оставались, как правило, люди тоже немолодые), люди физического труда, которые оказались в 90-е без нормальной, социально защищенной работы. В этом смысле партия Зюганова выступала, кстати, с очень благородной миссией — как защитница самых обездоленных, униженных, несчастных, как говорили, «обворованных» людей. Это был верный, надежный электорат. Но у него была одна особенность — такой электорат не мог расти. Ему некуда было расти.
Поэтому предвыборная кампания 96-го года, как, наверное, никакая другая в мировой истории демократии, во главу угла поставила не вопрос о конкретных социальных программах, не проблемы экономики или политики, внешней и внутренней, а вопрос о ценностях. Это был спор о выборе пути, о вечных вещах.