– Что ты... – начала она и умолкла, когда пальцы его впились в её прижатые к друг другу бёдра. Глаза вспыхнули, найдя её лицо.
– Конор, это храм...
Он раздвинул её ноги. Она даже не сопротивлялась, чувствуя, что краснеет до самых корней волос. Он придвинулся ближе, забирая её в облако своего запаха. Ладонь заскользила вверх по бедру, скручивая нутро Леты в один тугой и болезненный комок.
– То, что мы делаем, так же естественно в этом месте, как поклонение. А может даже лучше, – зашептал он ей в шею. – Мой бог не такой, как южные. Он будет не против.
Платье слетело с плеч, и по обнажённым рукам побежали его поцелуи – горячие, неторопливые. Мысли протестовать у неё были, но такие вялые, что просто вылетели из головы, одурманенной благовониями и запахом Конора.
Сладко-солёное море, дым, кровь, взбудораженная, горячая плоть...
Его накрыло так же быстро, как и её, но самообладания у него было чуть больше. Губы исследовали её грудь, пока одна рука шарила под юбкой, а другая методично надрывала ткань платья.
Его зубы сомкнулись вокруг соска, и Лета не сдержала протяжного стона. Конор передвинул её по ступенькам ниже, укладывая на спину, а сам опустился на пол, задев колючей щекой её бедро.
– Не здесь же... – испуганно выдохнула Лета.
– Тогда останови меня, – шёпот коснулся её колена и пополз выше. – Нет?
Он прикусил кожу на внутренней стороне бедра, заставив её застонать вновь.
– Считай, что мы приносим себя в жертву.
– Что ты несёшь?
Он усмехнулся. Язык прошёлся вдоль бедра. Лета вжалась спиной в камень, инстинктивно попыталась свести ноги вместе, но Конор не дал ей этого сделать, выставив локоть навстречу.
– Ты хочешь меня, – прошелестел насмешливый голос. – Ты думаешь обо мне каждую ночь, когда мы не вместе.
– Не каждую, не льсти себе. И вообще-то... – она не договорила.
Острая волна наслаждения пронзила её, вгрызаясь в хребет.
Стало так жарко и приятно в спалённых жаждой нервных окончаниях, однако несколькими слоями глубже, под самыми костями, что-то нестерпимо заныло.
Он ведь...
Он перестал быть человеком.
Его пальцы бродили по чувствительной коже под коленками, оглаживали её бёдра, так нежно, будто это не они разрывали упыриные глотки в клочья. Эти ловкие пальцы, огрубевшие от оружия, тяжёлой работы, разделывания туш и пыток, не могли принадлежать Конору.
Она была уверена, что он привык к другой близости – той, что выражала власть мужчины, его превосходство. Она всё ещё ждала этого. Но обладавшие нечеловеческой силой пальцы не оставляли на её коже ничего, хоть в её воображении и горели их багровые отпечатки.
Боли не будет, если она, конечно, сама об этом не попросит.
Что в ней было такого?
Что?
А в нём?
Жадный язык, заставляющий её извиваться на каменном полу храма, по-прежнему плёл ложь и издёвки. Искренне, поскольку Конор сам хотел верить в то, что говорил.
Она провела рукой по его волосам, заставив поднять голову.
В его голодных глазах она нашла тот же вопрос и ответ на него.
Её лицо отражалось в чёрных глазах. Наверное, такой он её видел... Разгорячённой и живой... Зеркала ничего подобного ей не показывали.
И она видела его настоящего. Того, кто обычно прятался за ледяной коркой безразличия, ехидства и озлобленности, имел с десяток отталкивающих лиц и никогда не показывал родного.
А оно было... Красивым до одури, искажённым похотью и гордыней.
Она потянула его за голову к себе, впиваясь губами в приоткрытый рот, ощущая животом налитый напряжением член. Конор никуда не спешил, вжимаясь в неё, прикусывая кожу на шее, дразня её лишь имитацией, но не самим действом. Она ластилась к нему, снова вымаливая его зайти дальше – так далеко, чтобы весь этот храм рухнул и похоронил их под собой. Может, только тогда извечный страх оставит её.
Страх потерять его.
Когда ей стало совсем невыносимо, Конор закинул её ноги на плечи и вошёл, вытесняя собой все мысли. Ей пришлось закрыть рот ладонью, заглушая стоны.
Двери храма даже не были полностью закрыты и стучали от сквозняка ручками-кольцами. Конора, похоже, это вообще не волновало, но забавляли попытки Леты шуметь как можно меньше. Улыбка обнажила клыки.
Он наблюдал за ней, не сбавляя темпа и отвлекаясь лишь затем, чтобы оставить языком влажный след на её голени. Глаза возвращались к её лицу, тёмные, лукавые, ловившие все её движения.
Смеющиеся.
Каждое касание, каждый толчок, поцелуй, укус словно пришивали ей отрубленные крылья, стяжок за стяжком.