– Ты никогда не ошибался.
Сморгнув влагу с ресниц, Дита обернулась. Сидящий перед ней на коленях Лек не поднимал головы, но она заметила, как его губы беззвучно шевелились в молитвах. Нагое тело старика было покрыто алыми следами, как от ударов плети. Она намеренно избрала такое заклинание.
В точности повторившее её собственные отметины.
Чародейка шагнула к служителю:
– Надеюсь, ты наконец понял, где всегда было твоё место. Как и прочих смертных.
Сказанное отразилось от холодных стен и вернулось желанным эхом. Она хотела, чтобы её слова повторялись. Отскакивали от камня, хлестали Лека ещё сильнее, чем её жестокие чары.
Он глянул на неё через завесу спутанных окровавленных лохм, когда в руке чародейки с тихим шорохом появился кожаный ошейник
– Инквизиция вернётся, – прошамкал он ртом, лишённым половины зубов. – Она всегда возвращается. Упивайся победой, пока можешь.
– Я напилась ею в тот день, когда Тиссоф освободили илиары. Когда ты удирал в своё мерзкое логово в Велиграде, роняя достоинство, – отвечала она, делая ещё один шаг к нему. – Я сыта. Но от сладенького не откажусь.
Она присела перед ним на корточки, заглядывая в разукрашенное кровоподтёками лицо.
– И я буду растягивать удовольствие.
Ожерелье Нечестивца щёлкнуло, раскрываясь в её руках, и завибрировало избытком проклятий, тщательно избранных для такого случая.
В глазах служителя промелькнул страх.
– Не волнуйся, ты будешь не один. Твоя самая безгрешная жертва составит тебе компанию, – она мотнула головой в сторону скульптуры. – Иногда буду приходить и я. Ненадолго. Хочу пробовать по чуть-чуть, чтобы не опьянеть сразу от вида твоих страданий.
Паралич не дал ему дёрнуться, когда Дита, перебарывая брезгливость, наклонилась к нему и застегнула ошейник на худой дряблой шее. Глаза служителя заметались, вылезая из орбит.
– Ну вот, – подытожила она тоном, словно примерила бантик котёнку.
В тот же миг тело Лека затряслось. Вены на руках вздулись, и он закричал, разрывая гул тишины в клочья. Эхо обернуло его вопль боли в что-то такое жуткое и поистине агоническое, что Дита прикрыла глаза от удовольствия. Талисман на груди потеплел, отвечая настроению хозяйки.
– Жжёт, да? – спросила она.
С плотно сжатых губ сорвался очередной крик, оглушающий, сотрясающий стены, а Дита едва не застонала.
Он будет сидеть так, обездвиженный чарами, и орать во всю глотку, а боль не уйдёт. Ослабнет ненадолго, но только когда появится вероятность, что сердце не выдержит. А затем возобновится.
Состав проклятий был внушительным, как и последовательность. Он сгорит заживо. Затем ему покажется, что в лёгких вода, а выхаркать её он не сможет. После по венам поползёт яд – игра магии, не более, но способная обмануть рассудок. Способная заставить поверить в реальность этой боли.
Пламя также вернётся, но ненадолго, сменившись ощущением лезвий под кожей.
Но сперва пусть горит. Пару-тройку дней.
Пусть почувствует, что чувствовали чародеи в кострах Инквизиции.
Дита поднялась и с трудом отвела взгляд от скорчившейся физиономии Лека и непроизвольных конвульсий старческого тела.
– Великий Огонь очистит от скверны, – проговорила она, обходя его и направляясь к выходу из гробницы. – Великий Огонь... – она остановилась у поворота, оборачиваясь и убеждаясь, что крики стали громче, – ...очистит от скверны.
1. Каструм – тип илиарского военного поселения, постоянный военный лагерь.
Глава 39. Король и его сердце
Под петлёй вздулись напряженные вены. Дометриан не отвёл взор, когда встретился с глазами Лиакона, скребущего босыми ногами по настилу эшафота в попытке обрести равновесие.
– Archas... – прошептал он, не веря до последнего.
– Прости, мой друг, – бросил царь бесцветно. – Но это до́лжно сделать.
– Я хотел предотвратить кровопролитие.
– Ты поднял руку на своего царя.
Лиакон скользнул глазами в сторону и закрыл их. Не желая продлевать его терзания, понимая, что каждая секунда для приговорённого была отнюдь не подарком судьбы, подкинувшей последние мгновения жизни, Дометриан кивнул палачу. Тот крутанул рычаг вниз.
Тело Волка плясало в петле недолго, к великому облегчению царя. Он заставил себя смотреть, пока инстинкты того боролись с удушением, заставляя конечности шевелиться в припадке. Жуткая смерть, как она есть, во всём отвращении своей природы, с хрипением и налитыми кровью глазами, распахнувшимися в ужасе.
Это был последний, почти непреодолимый шаг, который Дометриан оттягивал, как только мог, а когда потяжелевшая корона, вырванная из окровавленных рук племянника, стала теснить голову, он осилил это испытание словно одним прыжком.