Едва встав с постели и взглянув на солнце, слишком холодное в этих краях.
Не то.
Здесь всё было не то.
Как в Медную войну, так и сейчас, если не хуже.
Эти земли никогда бы не стали домом для его народа. Фанет разорял их вовсе для того, чтобы после заселить.
Он мстил. И Дометриан простил ему причины.
Легионеры стянули тело Лиакона с эшафота и понесли за лагерь, к месту погребального костра для него и ещё нескольких офицеров, решивших последовать за Жутким Генералом добровольно. Они сделали свой выбор. Он простил их за это.
Но за всё остальное – не мог. Да и не должен был.
Он был царём и отвечал за правосудие.
Дометриан подозвал к себе писаря из числа немногих скопившихся у виселицы зрителей.
– Отправь весточку на Север, – произнёс он. – Хочу знать, как там всё закончилось.
– Не нужно, – прозвучал за спиной осипший голос.
Дометриан обернулся к Лиаму. Глаза того были красными, будто он не спал всю ночь. Или... проливал слёзы.
Рот наполнился привкусом желчи.
– Что стряслось?
– Со мной связался чародей, – глухо вымолвил эльф, избегая взора царя. – Рассказал, что там произошло. Сперва я не хотел говорить тебе, после всего этого, но... Ты имеешь право знать. Она ведь твоя дочь.
***
Стылый воздух разорвался на куски утробным женским голосом, ведавшим о смерти. Вслед за ней потянулись и другие, гулкие, звенящие, заполонившие фьорд Гунвор старинной прощальной песней.
Их похоронили как вождей.
Снарядили драккар всем добром, которое только отыскалось в Зимнем Чертоге – золото, драгоценности, еда, оружие. Всё, чем одаряли в последний путь королей давно минувшей эпохи.
Её кожа была холодной. Белой, твёрдой. Убийственно холодной, словно она никогда не носила в своих жилах кровь солнца. Ярл пожелал проводить их именно здесь, в Леттхейме, в месте, где его предки прощались с усопшими. Прошло несколько недель, прежде чем они наконец добрались до пристанища ан Ваггардов, поэтому чародею пришлось наложить на тела заклинание, остановившее время.
Жаль, что в его книжках не нашлось того, что обратило бы время вспять.
Берси наклонился и поцеловал Лету в лоб, зажмурившись от прожигающих веки слёз. Она была такой красивой... Даже в посмертии. Даже окоченевшая, с погасшим навсегда пламенем глаз. Он не мог этого вынести. Ноги подкашивались, да и рана, вроде бы затянувшаяся, будто открылась вновь, вонзая в тело затупленный клинок. Ему хотелось думать, что боль причиняли его увечья, полученные в Битве при Аспир Дур.
Что это не сердце выскакивало из груди, истекая кровью, не желая отпускать подругу.
Она лежала в россыпи красных и белых цветов, источавших сладковатый аромат, призванный скрыть гниение. Но Лета пахла ничем. Распущенные волосы и ресницы покрылись тонким слоем наледи.
Он нащупал её окостеневшую ладонь рядом с рукоятью Анругвина и вложил в неё кольцо, с трудом разогнув ледяные пальцы, а затем сжал их, не давая предмету выскользнуть. Рядом заплакал Хальдор, вцепившись в борт драккара побелевшей рукой. В отдалении прозвучал приказ Торода лучникам – те столпились у жаровен, окуная наконечники стрел.
Берси понимал, что если взглянет на неё снова, то не сможет уйти. Он выпрямился, коротко посмотрев на Конора, уложенного вплотную к ней. Наверное, он впервые видел его лицо таким... безмятежным. И так необъяснимо, пугающе постаревшим, будто время решило догнать его в последний момент, тронув его едва заметными линиями морщин, тёмными кругами под глазами и сединой, посеребрившей несколько рыжих локонов.
Их руки, вытянутые вдоль тел, соприкасались. Вышло это случайно или их специально так придвинули к друг другу, Берси не помнил. Но взгляд, брошенный на переплетение их пальцев, чуть не столкнул его с обрыва в пропасть. Он резко отстранился, дёрнул Хальдора. Ярл заупрямился, зарыдав в голос, однако бард положил руку на его плечо и потащил прочь от драккара. Ноги вязли в мокром песке, не желавшем их отпускать.
В глазах кипела кровавая мгла, и хотя он думал, что час скорби миновал и прощание он перенесёт с достоинством, внутри всё равно скребли демоны. Выли, сбиваясь в стаи, вонзали рога под рёбра, которые и так сдавило невозможностью сделать глубокий вдох, невозможностью присоединиться к песне женщин на берегу.
Он хотел, чтобы его звонкий голос, передавшийся от матери, так же разносился над волнами залива, затихая в величественных скалах. Но всё, что он мог – глотать ручьи слёз, раздирающие горячей влагой лицо на морозе.
Он знал, кто сделал это. Кто поразил Конора в спину чёртовым копьём, так подло и так трусливо, пока тот был слеп, глядя на мир глазами драконов и подводя последнюю черту.