И еще: я написал следующую речь, которую должен произнести в конце вашего повествования. Позаботьтесь о том, чтобы речь эта обязательно вошла в текст. В ней я выступаю против слишком долгой жизни, а также против глупых побуждений, которые толкают глупых людей на глупые действия ради продления своих глупых жизней.
«Здесь кроется опасность для человечества, и очень грозная опасность. Если человек сможет жить вечно, если юность станет достижима, тогда стяжатели и сластолюбцы, охочие до земных благ, захотят продлить свой никчемный век. И только человек одухотворенный не сойдет с пути истинного. Это будет противоестественный отбор! И какой же зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир!»
Нечто подобное, полагаю, меня успокоит.
Пожалуйста, покажите мне окончательный вариант перед публикацией.
Остаюсь вашим другом и самым покорным слугой,
Шерлок Холмс.
Лишь поздним вечером они добрались до пасеки старого Гао. Ульи, серые деревянные коробки, стояли за строением, таким жалким, что оно не тянуло даже на лачугу: четыре столба, крыша, полотнища из промасленной ткани, чтобы хоть как-то укрыться от весенних дождей и летних бурь. Небольшая угольная жаровня служила источником тепла, если накрыться вместе с нею одеялом, и местом для приготовления пищи. Стоявший в центре деревянный топчан с древней керамической подушкой служил кроватью, когда старый Гао оставался заночевать рядом с пчелами осенью, во время сбора основного урожая. Меда он добывал немного, если сравнивать с ульями двоюродного брата, но на процеживание через ткань растолченных в вязкую смесь сот в принесенные загодя снизу ведра и кувшины уходило два или три дня. В заключение он нагревал все, что оставалось (клейкую мешанину, пыльцу, грязь и останки пчел), в горшке с водой, отделял воск от сладкой водицы, которую отдавал обратно пчелам. Мед и восковые кубики уносил вниз по склону в деревню, на продажу.
Старый Гао показал варвару свои одиннадцать ульев и безучастно наблюдал, как тот, надев маску, открывает их, рассматривает через увеличительное стекло сначала пчел, затем содержимое выводковой камеры и, наконец, матку. Он не испытывал ни страха, ни неудобства: действовал не спеша и спокойно. Пчелы его ни разу не укусили, и он не раздавил ни одной. Это произвело впечатление на старого Гао. Он полагал, что варвары — существа непостижимые, загадочные и таинственные, но чужак казался счастливым, когда возился с пчелами. Его глаза сияли.
Старый Гао разжег жаровню, чтобы согреть немного воды. Но задолго до того, как угли успели раскалиться, чужак, в свою очередь, вытащил из мешка некое устройство из стекла и металла, наполнил верхнюю половину водой из родника, зажег огонь, и вскоре вода забулькала и закипела. Чужак достал из мешка пару жестяных кружек, листья зеленого чая, обернутые в бумагу, положил их в кружки и залил горячей водой.
Лучшего чая старому Гао пить не доводилось, чай двоюродного брата ему в подметки не годился. Они пили чай, усевшись, со скрещенными ногами на землю.
— Я хотел бы остановиться в этом доме на все лето, — поделился чужак своими планами со старым Гао.
— Здесь? Какой это дом? — возразил старый Гао. — Остановитесь в деревне. У вдовы Цань есть свободная комната.
— Я останусь здесь. Еще мне бы хотелось взять в аренду один из ваших ульев.
Старый Гао не смеялся уже многие годы: в деревне поговаривали, что разучился, — но тут произошло, казалось, невозможное: неожиданность и изумление заставили его расхохотаться.
— Я серьезно, — гнул свое чужак, выложив на землю между ними четыре серебряные монеты. Старый Гао не заметил, откуда он их достал: три мексиканских песо, давно ходивших в Китае, и большой серебряный юань. Столько денег старый Гао зарабатывал в год от продажи меда.
— За эти деньги, — продолжил варвар, — я бы хотел, чтобы кто-нибудь приносил мне еду. Раз в три дня меня вполне устроит.
Старый Гао промолчал. Допил чай, встал, откинул в сторону промасленное полотнище и вышел к вырубке на склоне. Подошел к одиннадцати ульям, каждый из которых состоял из двух выводковых камер с одним, двумя, тремя и даже четырьмя (в единственном улье) ящиками над ними. Он подвел незнакомца к улью с четырьмя ящиками, каждый с рамками сот.