В этот момент Архипа осенило: он ясно осознал, насколько в глазах матери они не важны в сравнении с человеком, который помыкает ею как вздумается. В голове как будто паззл сложился, и в эпицентре накопленной годами ненависти вырисовалось лицо родителя. Архип молча развернулся и пошёл в спальню к отцу, не дав ему закрыть дверь.
- Эй, пацан, ты совсем... - возмутился было отец, но Архип просто шёл на него, пока тот не упёрся спиной в туалетный столик. Было что-то в облике здорового восемнадцатилетнего парня, намекающее, что возражать ему не следует.
- Как же ты мне надоел, - тихо сказал Архип, нащупав рукой маникюрные ножницы и сжав их так сильно, что побелели пальцы. - Что же ты не уйдёшь совсем? Без тебя нам было бы гораздо лучше...
- Что ты хочешь...
Без дальнейших слов Архип просто со всей силы воткнул ножницы в ладонь отцу, лежавшую на столике. Тот взвыл от боли, попытался второй рукой оттолкнуть сына, но Архип вытащил своё оружие и воткнул его уже ему в грудь. Лилась кровь, отец кричал и матерился, а Архип уже кулаками добивал того, кого ненавидел в течение пятнадцати лет.
Когда вбежали мать с сестрой, спальня была разгромлена, отец лежал без сознания, а сын, перепачканый кровью, сидел рядом с уставшим и очень довольным видом. Лина в ужасе смотрела на брата, и впервые тогда увидела абсолютно чужое, холодное лицо. Аделаида Александровна решила, что Архип убил её мужа, и забилась в истерике. Лина единственная сообразила вызвать "Скорую" - с отцом было всё в порядке, раны не глубокие, сильных травм от ударов тоже не было. Но после этого он ушёл из семьи уже окончательно.
- Не благодари, мама, - заявил тогда Архип.
Мама и не благодарила. Она ещё какое-то время лечилась у психиатра - никак не могла избавиться от кошмаров, в которых её сын с точно таким же выражением добивает её саму.
***
Лейтенант Брюлов прохаживался по второму этажу здания полиции, эмоционально размахивая руками в такт словам, которые он слышал по мобильному телефону. На том конце трубки была его жена, что-то не менее эмоционально ему рассказывавшая, и всё это дело сильно отвлекало лейтенанта от поручения старшего лейтенанта Кравцова - привести подозреваемого в убийстве Фурсина.
- Дорогая, я на службе, ну какие шкафы?! - говорил Брюлов. - Если я через минуту не исполню поручение... да какая разница, в какую сторону открывается дверца! Мне всё равно, вот правда! Нет, это не значит, что я тебя не... в смысле мама выберет?!
- Лейтенант! - гаркнул Кравцов так, чтобы было слышно по обе стороны трубки. - Что я вам сказал сделать десять минут назад?..
Брюлов машинально отключил телефон и вытянулся.
- Бегу, бегу, товарищ старший лейте...
- Поздно уже, добегался, - сурово отрезал Кравцов.
- Не понял, - со страхом проговорил Брюлов.
- Фурсин умер. Сердечный приступ или что-то вроде того. Мне сейчас по телефону дежурный доложил, вот-вот "Скорая" будет. Пошли вниз, надо оформить.
- Но... как?.. - растерялся Брюлов. - А... убийство?
- Можешь судить труп, если хочешь. Я закрываю дело.
Кравцов решительно направился к лестнице, и лейтенанту ничего не оставалось, как почти вприпрыжку последовать за ним.
***
Мелисса вернулась после сеанса психоанализа... нет, не домой, потому что тайные комнаты Кремля, принадлежавшие её отцу, она домом назвать не могла. Её встретили братья-жрецы, проводили до самой комнаты и наверняка доложили господину Красильникову о приходе наследницы. Она готовилась к фирменному отцовскому допросу, но тот пока не являлся, и в тишине своей комнаты девушка отдалась размышлениям.
Первый сеанс выудил далёкие воспоминания детства о Фёдоре, о тех временах, когда она звала его "папой". Была ли у неё детская любовь к нему? Конечно. Он никогда близко с ней не общался, не проводил свободное время, но был неким кумиром, которому очень хотелось угодить, чью улыбку хотелось заслужить. Мелисса и сейчас при должном усердии способна была вспомнить ту наивную радость, когда Фёдор её за что-то хвалил. Этих воспоминаний едва ли хватит, чтобы стать основой связи "родитель - ребёнок", но сегодня она поняла, что отец поощрял её всякий раз, когда она чётко выполняла его поручения. За малейший просчёт или ошибку он наказывал её своей холодностью и отстранённостью. Как объяснил Аверин, это могло быть одной из манипулятивных тактик.