Сейчас она сидела за моей спиной. Я наконец открутил последний болт и отложил отвёртку. Сзади вздохнули снова, листопадный бумажный шелест перелился в бормотанье: «Ничего не могу найти, такая растяпа, ничего…» И вкрадчивым, с сокрытой насмешкой голосом:
– Молодой человек, а вы не хотите со мной познакомиться?
Секунды я медлил: слишком неожиданно прозвучал вопрос. Потом пожал плечами:
– А почему бы и нет? Хочу!
И начал оборачиваться. Сотни раз я делал это в нашей прорабской. Мелькнула оспенная шелуха лопнувшей краски на стене, исцарапанный колпак настольной лампы, несгораемый серый шкаф с инструментами и электробарахлом, узкая полоска панели с размазанным подмёткой тараканом, дверной косяк с криво вдавленным поперёк шрамом, белые двери и воронёный, жирный, кольчатый червь пружины. Снова капустная зелень стены, пожелтевший плакат по технике безопасности. Снова желтизна и зелень сквозь прозрачные полоски скотча, распявшие плакат по углам, левый-правый край стола Ильича и уютно выгнувшееся дно сумочки. Смутный блеск кожи на рукаве под искусственно дневным светом стремится вверх, вверх и… Я замер. Улыбаясь, на меня смотрела сама Татьяна Веденеева…
Мелкими-мелкими глотками рассказчик отпил сразу половину бокала, со стуком поставил его на стол. Хозяин квартиры, средних лет, с крепкими волосатыми плечами, в шлепанцах и синих трико с белыми лампасами, в анилиново-яркой майке малинового цвета с трилистником «Адидаса», покуривал: высоко задирал стриженую круглую голову и осторожно, не расплескивая, выпускал туманные струи в направлении открытой форточки. Со стороны улицы в неё уже заглядывали сумерки, со змеиной ловкостью и беззвучием поднявшиеся по винограду. Солнца над невидимым горизонтом осталось, наверное, совсем чуть-чуть. Небо в том месте по-девичьи розовело. Теннисистки сражались с напором и страстью, коротко вскрикивали при подачах. Из-за расстояния крики и упругие звуки ударов запаздывали на доли секунды, из-за чего вся картина напоминала учебный фильм с заленившимся дубляжом.
– Ты помнишь эту красавицу – диктора и киноактрису из нашей юности? Помнишь?.. Собственно, основная её профессия, конечно, – телеведущая. На экране она мелькала до начала девяностых, пока какой-то новый теленачальник, скорее всего, плешивый и похотливый, критически не произнёс буквально следующее: «А Танюша-то постарела, постарела! Вон как шея сморщилась!» Об этом я читал в бульварной газете. Теперь её место прочно занято, и вряд ли мы её больше увидим.
В кино она играла немного. Я видел её в «Сержанте милиции» в роли Наташи, невесты умного такого, порядочного, невыносимо правильного и пресного сержанта, и, конечно же, в «Здравствуйте, я ваша тетя!». Там она сыграла воспитанницу или компаньонку – не знаю, как правильно – подлинной донны Розы Альвадорец – мисс Эллу Дэлей.
Есть в этой комедии один момент. Когда Калягин, переодетый в бразильскую тетушку, заканчивает свою «бразильскую народную песню на слова Роберта Бернса «Любовь и бедность», тарам-там-там, в комнате появляется Веденеева. И мне всегда казалось: она узнает в гаерствующей – и страдающей! – толстой бабе бродягу Баберслея. Того самого, полного и бедно одетого джентльмена из светской толпы, с восторгом приветствующей возвращение в Англию донны Розы, нестарой ещё и модной вдовы-миллионерши. Она узнает того самого невзрачного джентльмена, который посмотрел на неё полными любви и отчаяния глазами – и поразил в самое сердце! Поразил в самое сердце красивую и бедную девушку, живущую чужой милостью и снисхождением, пока не избавившуюся от инстинктивного страха перед огромным богатством покровительницы. Пока ещё по-настоящему добрую и по-хорошему романтичную, лучшую из всех героинь фильма – и оттого особенно уязвимую и чужую в мире трезвых расчетов и денег.
Весь фильм она грустна, трогательна, нелепа. И как же она преображается, когда переодетый теткой Баберслей внезапно в финале хмельной своей и искренней песни вновь награждает её взглядом страстно любящего существа, уводимого в неволю, в рабство! Зародившееся в глубине её глаз удивление постепенно вытесняет робость, она вся незаметно выпрямляется как-то, даже вырастает, не прибавляя при этом ни дюйма. И вот уже смущение и радость закипают в глазах, а губы только-только тронулись в несмелую, добрую, открытую – красивую-красивую улыбку! В глазах мисс Эллы уже плескалось и переливалось солнечное майское море, а рот был только приоткрыт слегка, беззвучен, слава богу, и как-то затруднительно неуверен: что прилично делать дальше?